знак божий.
– К чему же знак то? – спросил, начав пугаться Глиня.
– Знак этот может быть и предупреждением, и назиданием, а то и поддержкой. Всякому своё.
– Вот бы мне этих зверей увидеть… – проговорил Мурлотик.
– Что ты…, деточка…, что ты! Испуганно сказала старушка. Не надо об этом и думать.
– А что люди делали, когда другие игрушки находили? – спросил Свистопляс. Он внимательно слушал мамушкину сказку и тоже находился под большим впечатлением от услышанного.
– «Что делали?»,– спрашиваешь. Как найдут, так обнимают их, целуют, несут в селение, поднимают над головой, чтобы всем было видно и говорят: «Смотрите чего мы нашли… Будет теперь радость в нашем доме.». И бегут к ним люди, и смотрят на находку. И тот, кто радуется с нашедшими, то и его дом не остаётся пуст, ибо отступают от них невзгоды и болезни, потому как сорадуются души чистые и открытые и радость их совершенна, а тот, кто завидует в душе, а внешне радуется, то радость его показная, не настоящая. Учитесь, дети мои, разделять чужую радость и горе, вот мой вам наказ.
– Я устала, – проговорила старушка ослабевшим голосом, откинулась на подушку и прикрыла глаза. Все на цыпочках потихоньку встали и стали выходить в соседнюю комнату, даже кентавр-Свистопляс при этом умудрился не стучать копытами. Один только Васёк хотел растянуть гармошку, но на него так шикнул Заступник, что он опять повесил гармонику на плечо. Мурлотик же, повернувшись к Дуне, спросил: «Свет выключить?».
– Сам знаешь, – сказала Дуня.
Кот быстро вскарабкался по косяку, дотянулся до выключателя и нажал кнопку – электрическая лампочка погасла.
_____________
После того, как все вышли и мамушка осталась одна, в комнате стало так тихо, что даже за печкой сверчок, привыкший к разговорам, присмирел и уже не почёсывал своих музыкальных лапок, а только водил усами. В этот момент, когда всё успокоилось и наступила тишина, в этой, объявшей комнату тишине и сумеречности вдруг послышался осторожный скрип. Это у печи скрипнул изразец с изображением зверя. Затем изразец пошевелился и из него, вытянув лапу и вытащив голову вылез некто. Этот некто отделился от изразца, стал расти, расти и вскоре превратился в большого невиданного страшного зверя. Зверь втянул в себя воздух и принюхался. Затем по стене к мамушкиной кровати скользнула его тень. Вот тень остановилась. На стене тень походила на большое лохматое тёмное пятно с львиными ушами и клыкастой пастью, но это был не лев. Большой, страшный зверь с лохматой гривой и большими светящимися как два оранжевых блюдца, глазами подошёл к постели умирающей и обнюхал мамушкино лицо, как бы желая понять, жива она или уже нет.
– А-а-а… это ты, собиратель. Жива, я, милый…, жива, – проговорила Елена Никаноровна чуть слышно и, подняв руку, опустила её на широкий лоб зверя. – Как же я могу умереть, не попрощавшись с тобой. – В ответ зверь лизнул мамушкину руку и сел около кровати на задние лапы. – Я думала о тебе, – продолжила говорить старушка, – Я хотела передать своё мастерство добрым людям,
