у ее мужа. Одесса была недостаточно бледной, чтобы сойти за белую, но она и не пыталась. Оттенок ее кожи и гены ее белых предков мало что значили в повседневной жизни. По законам Кентукки и Соединенных Штатов Америки семья Клеев была черной – или «цветной», если использовать термин, который был тогда в ходу, – и расовая сегрегация определяла, где они могли есть, покупать товары, работать, учиться, жить, как к ним будут относиться в случае нарушения закона или в случае подозрений в правонарушении, с кем они могли обручиться, как с ними будут обращаться в случае болезни и где их похоронят, когда они умрут. Кассиус знал, что ему разрешалось играть в парке Чикасо, парке Баллард и на площади Бакстер, но не в парке Ирокез, парке Шауни, парке Чероки, парке Треугольник, парке Победы или на площади Бун.
Признаки неравенства были повсюду. В Луисвилле соотношение убийств среди чернокожих в середине 1950-х годов составляло примерно пятьдесят шесть на тысячу человек, а для белых – три человека на тысячу. Для чернокожих смертность от естественных причин была на 50 процентов выше, чем для белых. Но если перечисленные примеры дискриминации не особо волновали молодого энергичного мальчика, выросшего в Вест-Энде, то один наглядный случай как никогда задел его за живое. «Фонтейн Паром Парк» был самым популярным парком аттракционов в городе и находился в пределах пешей доступности от дома Клея на Гранд-авеню, но пускали туда только белых. В летние уик-энды тысячи жителей Луисвилла приезжали туда на машине, пароме или троллейбусе. Для темнокожих детей, которые жили в соседних кварталах, было настоящей пыткой видеть перед собой все это великолепие. Афроамериканские соседи «Фонтейн Паром Парка» могли слышать грохот американских горок и испуганные крики посетителей. До них доносились запахи фритюра, жареного теста и копченой говядины, а каждый вечер они наблюдали за парадом загорелых семей в «универсалах», выезжающих из парка. Им ясно давали понять, кто имел право веселиться, а кто нет.
«Мы стояли у забора, – говорит Руди Клей, – но не могли пройти внутрь».
Маленьким мальчиком Кассиус Клей-младший плакал в своей постели, недоумевая, чем цветные люди заслужили такие страдания. Он спрашивал, почему все прихожане их церкви черные, в то время как изображения Иисуса были белыми, включая портреты, сделанные его отцом.
Молодой Кассиус Клей узнавал о дискриминации и от своего деда, Германа Хитона Клея, который угодил в тюрьму за убийство на пороге нового столетия. Герман хвастался, что в молодости был талантливым бейсболистом, настолько талантливым, что мог бы играть профессионально, если бы не одно «но»: для черных Высшая лига была закрыта. Герман Хитон Клей, Кэш Клей и Кассиус Клей-младший – все они понимали, что должны жить с последствиями рабства в стране, построенной на костях рабов; что их лишили работы и даже их личностей, и что рабство оставило в наследство уродливую кастовую систему, которая уготовила для черных и белых американцев совершенно разные пути, по крайней мере в обозримом
