тропе от основной дороги.
Выражение чистейшего ужаса, мелькающее на странном волосатом лице существа, меняет, я полагаю, всё.
– Молчите, – говорит она своим пискляво-гортанным голосом.
– Что? – спрашивает Игги.
– Я говорю: молчите. Гофорите, что не видели меня. Солгите. Вам, людям, это хорошо удаётся.
– Подожди, – говорю я. – Кто ты такая? И зачем нам лгать?
Лай раздаётся ближе, и из кустов возникает огромная немецкая овчарка, скачками приближающаяся к нам по прибрежной гальке.
Я слышу:
– Что такое, Шеба? Что ты нашла?
А существо, утверждающее, что её зовут Эллиэнн, глядит на меня пристальным взглядом бледных глаз.
– Потому что иначе ты больше никогда не уфидишь свою сестру.
Мою сестру. Тамми.
Игги был прав. Его затея с рыбалкой сработала: уже где-то час я почти и не вспоминал о ней.
Но теперь я стою, насквозь промокший, на деревянном причале промозглым вечером, и воспоминание о том, почему я здесь, захлёстывает меня волной скорби.
Глава 7
– Ненавижу тебя!
Это последние слова, которые я сказал Тамми. Они вертятся у меня в голове – и это абсолютная неправда.
Моя сестра-близнец. «Другая половина» меня, как часто говорила Ма, и была права.
Тамара, кратко Тамми, Тайт. Классное имя, я думаю, в основном из-за аллитерации. Тамми Тайт. С тех пор, как она пропала, не проходит и часа, чтобы я не подумал об этих трёх слогах.
Часа? Скорее уж пяти минут. Скорее уж пяти секунд. Это ужасно утомляет.
Потом я временами осознаю, что не думал о Тамми уже несколько минут, и это едва ли не хуже, так что я заставляю себя представить её, снова мысленно услышать её голос. То, как она говорит «Ой, И-та-а-а-ан!», когда я её чем-то раздражаю (что происходит довольно часто); или то, как она однажды пукнула в ванне, когда мы были маленькими, и смеялась так сильно, что ударилась головой о кран, и это рассмешило её ещё сильнее, хоть голова у неё и кровила.
Затем я неизменно начинаю думать о последних нескольких месяцах, когда мы переехали в Килдер и пошли в среднюю школу. Теперь мы в разных классах. Она завела друзей, с которыми я даже не знаком (и по меньшей мере одну подругу, которой я даже не нравлюсь. Ничего страшного, Надя Ковальски, это чувство взаимно).
Потом от всех этих мыслей я опять начинаю грустить, отчего – странным образом – мне становится лучше, потому что это как будто возмещает то, что иногда я забываю о ней думать.
А когда мне грустно, я вспоминаю последние слова, которые сказал ей: «Ненавижу тебя».
Ма я этого не рассказывал. Это огорчило бы её, а Ма с Па и так уже достаточно огорчены. На самом деле мы с Тамми говорили, что ненавидим друг друга, гораздо чаще, чем что любим.
И немудрено: мы никогда не говорили, что любим друг друга. Да и зачем? Это было бы словно с самим собой разговаривать.
И всё же мне хотелось бы, чтобы последними словами, которые я ей сказал,
