style="font-size:15px;"> Не будет видеочата, не будет новых фото. Должно быть, специальному отделу концерна «Соул» попросту не выделяют средств на такие дорогие фальсификации.
Я сидела в последнем ряду пустого концертного зала и думала о том, как странно все получается: мне приказали присмотреть за Куарэ, мсье Куарэ. Я сижу, выполняю приказ и думаю о том, чему даже внимания уделять не стоит. Слушаю, как он играет, и размышляю об информационном шуме.
Меня не трогает музыка – отчаянная импровизация, в которой так много личного и лишнего. Главное, что она не слишком громкая – хвала за это небесам. Я едва понимаю, что выталкивает из него эту музыку, что ломает ему пальцы о клавиши рояля. Но мне хорошо думается под эти звуки.
«Хорошо думается о ерунде. Ты сегодня в ударе, Соня».
Мелодия оборвалась. Я подняла глаза: Анатоль по-прежнему сидел за роялем, поставив локти на клавиши. Он сплел пальцы и опустил на них лицо, и почему-то мне хотелось добавить эпитет «горящее». Да, горящее лицо – от переживаний, от музыки, от боли. К мсье Куарэ нужно подойти, с ним нужно поговорить – все это укладывается в распоряжение директора.
Зал оказался большим, чего я никогда не замечала. Я спускалась по центральному проходу, и здесь не было мягкого покрытия на полу. Зал оказался очень музыкальным: каждый шаг отдавался звонким ударом эха. Ряды пустых кресел напоминали плотно забитое солдатское кладбище – темно-серое, ухоженное и бесконечное.
«Ты сегодня в ударе, Соня. Ты сегодня в ударе».
Я остановилась у сцены, глядя снизу вверх на замершего у рояля Куарэ. Он слышал мои шаги, и теперь либо смущался, либо позировал… Либо все очень плохо, и мой присмотр – это мало, преступно мало в его случае.
– Витглиц? Простите…
Его взгляд – сверху вниз. А кажется, что наоборот.
– Вы в порядке, Куарэ?
Если он засмеется, я его пойму.
– Да… Наверное, да.
Он встал и спрыгнул со сцены, оставив инструмент открытым. Он едва не оступился. Он одернул рукава свитера – мешковатого черно-белого свитера, который был большим ровно настолько, чтобы еще считаться претензией на моду. Куарэ выглядел усталым, невыспавшимся и совершенно измотанным. Я была более чем уверена: вымотала его не ночь, не Ангел, а клавишное исступление.
– Что вы здесь делаете, Витглиц?
Куарэ говорил почти спокойно, и я терялась: это хорошо спрятанная истерика или он довел себя музыкой до полного безразличия? Мне говорить с ним или молчать? Отвести его подышать воздухом или к Мовчан?
Я совершенно не представляла, что делать в этой ситуации.
«Он такой же, как ты. Разумеется, тебе нелегко».
– Я ждала вас.
Он удивился:
– Зачем?
Честный ответ будет неправильным. Он не любит отца, а после этой ночи почти наверняка ненавидит. Последнее, чего мне сейчас хочется, – это чтобы он перенес свою ненависть
