ection>Глава 2
Подъезжают полицейские. Белесые размытые фигуры – призраки, затянутые в тугую синюю униформу. Лиц не разобрать. Порой я выхватываю из темноты то нос, то глаза, но черты тут же размываются, и лишь хриплые голоса дерут рассветную дымку. Изувеченного юношу запихивают в машину «Скорой помощи», и та с визгом уносится.
Полицейские хотят надеть мне наручники… не выходит. Я прикусываю губу – металл больно царапает тонкую розовую кожицу.
– Нам обязательно ее заковывать? – ворчит один коп.
– Ты видел, что она сделала? – отвечает второй. – Парня будто катком переехали.
– А ее ты видел?
Да, посмотрите на меня. На руки, скрещенные на животе, – а на концах у них ни ногтей, ни пальцев, ни кулаков, ни кистей. Мне нечем дать отпор. Полицейские пялятся на штаны и драную рубаху, которые дал Джуд. Одежда до самого верха заляпана кровью.
В конце концов мне сцепляют наручниками локти, едва не вывернув их из суставов. Но я не жалуюсь. Я вообще молчу. Наговорила в своей жизни уже больше положенного.
Глава 3
Город я впервые вижу из окна патрульной машины. Гляжу сквозь залапанное пальцами стекло, как солнце выглядывает из-за усыпанных снегом домов.
– Молись, чтобы он выжил, – говорит один полицейский, и я снова вижу перед собой парня с расквашенным лицом и выбитыми зубами.
В крови до сих пор гудит адреналин.
В полицейском участке деревянные стены и грязная плитка. А еще пахнет горелым кофе.
Там обсуждают, как лучше снять у меня отпечатки пальцев.
– Без них нельзя. Как потом ее опознать?
Они с легкостью рассуждают о том, что мучает меня уже несколько месяцев, хотя я не смею признаться в этом вслух. Один начинает листать инструкцию – может, в ней что упоминается на сей счет, – другой засовывает каждый мой обрубок в чернильницу и прижимает к бумаге. Там остаются два кривых черных отпечатка.
– Наверное, в этом случае достаточно анализа ДНК, – говорит первый, отрывая взгляд от инструкции. Порывшись в ящике стола, достает клочок ваты, разматывает ее и сует мне под нос. – Плюй.
– Зачем вам мои слюни?
– Плюй, сказал!
Я собираю во рту всю влагу, что есть, и роняю на ватный комок. Полицейский упаковывает его в пластиковую коробочку с крышкой и кладет на край стола.
Вспышка фотоаппарата ярче любого костра; я закрываю лицо культями. Меня чуть ли не волоком тащат в соседнюю смотровую. Приоткрыв веки, вижу перед собой застеленную кушетку со стременами возле кафельной стены. Рядом поднос с щипцами и плоским белым держателем. Темноволосая женщина берет меня за плечо и подталкивает к кушетке.
Я артачусь.
– Не переживай, – говорит та. – Это обычная для таких дел процедура.
Женщина опускает голову набок, и я вижу себя ее глазами: тощую, грязную, без рук, в одежде, пропахшей кровью.
– М-мне это не надо, – говорю я, старательно отворачиваясь от кушетки. – Ничего такого не было.
– Точно? – спрашивает та.
Под ее липким взглядом ужасно хочется чесаться. Внезапно разозлившись, я киваю.
Ей нужно сфотографировать мои синяки, поэтому она подводит меня к пластиковому ящику с одеждой мутно-грязного цвета, как вода для мытья посуды, и велит выбрать нижнее белье. Я достаю бежевые трусы. Они, конечно, стираные, но каким-то чудом еще хранят формы тех девушек, которые бывали здесь раньше.
За синей хрустящей занавеской с меня стаскивают брюки и рубашку, оставив голышом и босиком на кафельном полу. Никогда себя такой не видела – белой и с подтеками крови на коже. Не моей, хотя женщина этого не знает.
Они так и не сказали, умер тот юноша из-под моста или нет.
Женщина натягивает на меня трусы и надевает на грудь лифчик. Я невольно дергаю плечами – резинки непривычно давят. Она поднимает мои брюки, и на пол с глухим стуком вываливается содержимое кармана. Мумифицированная рука, суставы которой обмотаны золотой проволокой.
– Это еще что?! – ахает женщина.
Я поднимаю обрубок и показываю ей.
Она роняет челюсть. Даже морщины вмиг разглаживаются. Затем, опомнившись, женщина тут же нацепляет прежнюю маску равнодушия, совсем как люди в Общине, узревшие очередное зверство. Обычно мы старались не смотреть. Всегда находились дела поважнее: доить коров, готовить ужин, успокоить младенца, ором зовущего кого-нибудь из своих матерей…
Женщина залезает в другой карман,
