я даже не мог себе представить, что навсегда расстанусь с ней, со своей бедной матерью, оставлю её одну в этом чужом для неё городе, в чужом доме, с этим ненавистным человеком.
– Давай, уйдём вместе! – С жаром воскликнул я.
Мать впервые за много лет улыбнулась, и я увидел по её улыбке, что она считает это совершенно невозможным, и ещё то, что я пока не смогу понять, почему ей нужно остаться. А потом она стала нараспев читать молитву на каком-то далёком незнакомом языке, прикрыв глаза и положив руку мне на грудь. Постепенно молитва перешла в долгую песню, сливающуюся, с протяжным воем ветра, швыряющего горстями песок в наше с ней единственное на двоих окошко…
Я не помню, сколько это продолжалось. Очнулся я, когда она сказала: «Пора», и протянула мне заплечный мешок, наполненный ржаными лепёшками, высушенным мясом и водой. Потом замотала мою голову и шею плотной, едва проницаемой для воздуха тканью, закрепив её специальным шнурком – агалем. И тихонько вывела меня через задний вход на двор. Мы обнялись на прощанье у порога, я последний раз взглянул на неё через прорезь для глаз, а через несколько секунд мы уже не видели друг друга. Я вообще ничего не видел, и только шёл, не разбирая пути, туда, куда меня звала Пустыня.
«И Вы, месье, слышали её зов? – спросила я, когда он закончил и с облегчением откинулся на цветастые подушки. – Какой он? И что же с Вами стало дальше, с маленьким мальчиком, отправившимся среди ночи, прямо в песчаную бурю?».
Вы, так и не поняли, мадмуазель, – сказал он, так, как будто никогда в жизни не рассчитывал на чьё-либо понимание, и думая уже, о чём-то другом. – Моя мать и была Пустыней.
Представляешь? А я ни за что бы, ни догадалась. Наверное, в чём-то, что касается моих умственных способностей, ты прав. Но ведь у меня теперь так много времени! Его достаточно для того, чтобы стать какой угодно умной. И я не устаю каждый раз благодарить и проклинать за это тебя, любимый. А теперь мне пора спать, завтра с утра мы пойдём с Люсией за цветами для Марты, пусть порадуется, ведь дни её сочтены, и ей некогда грустить…
Contrapunkt № 3
Лорд-пропойца, так все называли старика в неизменном жёлто-коричневом клетчатом пончо, долго переворачивался с боку на бок, кряхтел, издавал ещё какие-то утробные и гортанные звуки, что-то бормотал, прежде чем мог устроиться на своей жёсткой постели более-менее удобно, чтобы провести время до рассвета в компании своих, таких же как он бездомных и безумных снов. Не всем такое нравилось, но старика терпели. Во-первых, потому, что он приходил в эту ночлежку каждый вечер вот уже 19 лет, и все об этом знали. Во-вторых, старик утверждал, что когда-то был незаконнорожденным сыном одного влиятельного английского лорда, жизнь – штука непредсказуемая, может и так. Ну, и наконец, старый бастард обладал удивительным свойством видеть во всех без исключения людях только хорошее. Если бы его обычные соседи – скитальцы и бродяги обладили тем же самым счастливым свойством, то они бы прозвали его лорд-святоша или лорд-исусик, например, а так его прозвали лорд-пропойца, ибо сколько-то пьян он был всегда. Можно
