Эти искорки тянулись друг к другу. А галлоты – храбрецы и бахвалы – пробивали головы соседям с той же яростью, с которой бросались на завоевателей.
Что ж, именно поэтому варвары и служат подножием славе его народа! Авл вскинул голову так высоко, чтобы его взгляд скользил по верхушкам деревьев. Так в самый раз – выглядишь достойно, но не чванливо. Высокомерие – это когда линию ведут от подбородка к небу над кипарисами, здесь – дубами. Целые дубравы! Ничего подобного в Лациуме нет. К счастью, леса светлые, лиственные – клен, ясень, граб – веселые, сухие, с полянами, певучими ручьями, водопадами по россыпям камней. С девушками, пасущими коз, с табунами диких лошадей на опушках…
Ничего нет прекраснее виноградников Лациума. Но эти леса с деревьями в кудряшках хмеля и в бородах дикой лианы – не хуже. По крайней мере, для местных обитателей.
Одни из жрецов Секвены подняли длинные деревянные трубы и заблеяли в них. Другие вторили им, дуя в висевшие на шее костяные свистульки. По знаку командующего, Друз отобрал одну у самого пузатого и громогласного дядьки. Авл повертел игрушку в руках, пару раз брезгливо дунул. Бросил:
– Из указательного пальца человека.
И вернул назад, дикому музыканту.
Младшие жрецы начали опускать на дно реки оружие, привезенное проконсулом. Белые, точно не знавшие солнца, руки служителей Секвены погружались в желтоватые воды, держа, как подносы, груженые бронзой деревянные щиты, и отпускали их. Металл шел на дно быстро, отливая сквозь мелкую рябь зеленоватым свечением.
Авл сощурился. Ему показалось, что вслед за каждым мечом вниз под волну уходили тени убитых. Их лица были серы, безжизненны и как бы угнетены происходящим – последний момент жизни застыл и растекся по ним. Тому попало из пращи в висок, и он навсегда остался удивленным. Другого ударили мечом в живот так, что вспороли кожаные доспехи, – от этого на его посеревших губах чудились пузырьки кровавой пены, они уже стали черными, но не исчезли. Третьему прострелили грудь, и он схватился за нее с какой-то тоской, точно получил дурную новость, и меланхолия навечно стала его спутницей.
«Ужасно было бы вот так увидеть всех убитых тобой за всю жизнь!» – подумал Мартелл, и усилием воли заставил себя смотреть вниз, между ушей лошади. Всегда помогало, когда его черным крылом окутывал стыд. Но на этот раз проконсула точно подмывало поднять глаза на воду. А в ее ряби плясали отражения мертвецов. Уходя на дно, они вовсе не испытывали умиротворения, напротив, их черты искажало еще большее страдание, как будто и по ту сторону жизни была боль.
Эти то ли люди, то ли тени не хотели покидать спасительный кров смерти, переходя от Огмиса к похитительнице хворей Секвене. Паломники избавлялись от болезней, а несчастные мертвецы высасывали злых духов, пивших человеческое дыхание, и носили их в себе, пока Секвена не выпускала мор на землю – ведь ничто никуда не девается, только может быть перераспределено.
– Ты
