ее иссякающая память снова вернулась туда?
Мы дошли до филиала банка всего за несколько минут. Моя мать целеустремленно направилась к консультанту. Она опустила на стойку свою большую пустую сумку.
– Добрый день, не могли бы вы озвучить сумму на моем счете? Сала Ноль, – сказала она степенным, почти торжественным тоном. После смерти отца она вернула девичью фамилию.
– Конечно, госпожа.
Сотрудник банка вежливо кивнул. Она заговорщически мне улыбнулась. На короткое мгновение я засомневался. Это ведь невозможно. Или?
– 3766 евро и 88 центов, сударыня.
Она ненадолго подняла взгляд.
– Нет, я про другой счет.
Похоже, консультант ее не понял. Мама повернулась ко мне и со вздохом покачала головой, словно извинялась за непрофессионализм сотрудника: ему еще следует многому научиться, но она великодушно закрывает на его промах глаза.
– Простите, но в нашем банке у вас только один счет.
– Вот как?
Она неуверенно кивнула, и с ее лица схлынула краска.
– Хорошо, тогда я вернусь завтра, когда будет ваш начальник.
Бедный мужчина вопросительно на меня посмотрел.
– Будем рады, госпожа.
Я осторожно вывел ее прочь.
На улице она прошла несколько шагов и остановилась. Изумленно посмотрела на меня.
– Не могла же я все это придумать.
Я говорил с врачами, добросовестно и старательно описывал все симптомы, самые ранние признаки расстройства и выяснил то, что знал с самого начала. Мне оставалось лишь сопровождать маму на неизбежном пути к тоннелю, чтобы потом, шаг за шагом, отпустить ее во тьму забытья. Психиатр посоветовал посещать ее как можно чаще. Регулярные беседы и общение могли замедлить течение болезни. Визиты давались мне тяжело. Они продолжались, пока у меня получалось проникнуть в ее мир. Чаще всего мне удавалось выстроить четкую картину, когда я оставался наедине с собой и ее голосом.
Некоторые помнят вкус печенья, которое их мама ставила на стол по воскресеньям, особую еду, любимое блюдо, аромат которого неизменно открывает дверь в закрытую комнату детства. Другие вспоминают запах материнских духов, ее объятия, как она сидела возле их кровати во время болезни, ее походку, движения, силуэт ее спины, когда она выключала свет и выходила из комнаты, поцелуй, который помогал справляться со страхом засыпания, ее улыбку и слезы сочувствия или просто тихое, обнадеживающее присутствие. Я же вспоминаю ее слова. Слова, которые превращались в мои собственные образы. В пол, стены, окна и двери моего мира. В детстве для меня не было ничего страшнее ее молчания. А теперь? Она медленно погружается в мир, где нет общего языка?
Психиатр объяснил мне, что связь с реальностью сохраняется даже в бреду, но распознать ее непросто.
– Когда на утреннем обходе параноик рассказывает, что санитар всю ночь истязал его электромагнитным излучением, можно предположить,
