к далёким берегам, где их кто-нибудь ждёт. Самого его никто и нигде не ждал, и судьба его не сулит ни-че-го…
«Умирают не от болезней и старости – умирают от одиночества и тоски в душе», – пришла ему в голову мысль.
Когда солнце полностью нырнуло в море и стали надвигаться сумерки, Василий Трофимович встал, ещё раз взглянул вдаль и не спеша пошёл по направлению к дому. Как и всегда, вид моря успокоил его, и он медленно брёл по улицам, на которых уже всё чаще попадались прохожие, идущие парами или семьями, – начиналось традиционное вечернее гулянье горожан. Он всегда уходил домой, чтобы не видеть этот «праздник жизни»; по своей натуре он был замкнут и любил быть один.
Василий Трофимович брёл, не замечая начавшегося моросящего дождя; серость вокруг сливалась с его настроением. На мгновение показалось, что кто-то наблюдает за ним. Оглянувшись и не заметив никого, кто на него бы смотрел, он пошёл дальше.
Только дома он заметил, что промок весь до нитки, и почувствовал, что его сильно знобит. Раздевшись, лёг в кровать и, чтобы согреться, укрылся одеялом с головой.
Ему снилось бушующее море и корабли, тщетно пытавшиеся прибиться к берегу.
Василий Трофимович проснулся глубокой ночью и продолжал лежать с закрытыми глазами, как вдруг ощутил, что кто-то смотрит на него. Штора на окне была задёрнута – свет уличных фонарей и реклам магазинов, расположенных на другой стороне улицы, не мог проникнуть внутрь. Он весь напрягся, осторожно протянул руку к ночнику и включил его. Слабый свет чуть осветил комнату. Оглядевшись справа от себя и ничего необычного не заметив, он повернул голову в другую сторону и чуть не вскрикнул: слева от него на кровати лежала женщина и смотрела, не мигая, прямо ему в глаза.
Лоб и спина у Василия Трофимовича мгновенно покрылись испариной, он не мог выговорить ни слова: взгляд женщины парализовал его, заставляя смотреть и смотреть неотрывно в её глаза.
Казалось, прошла вечность, пока он начал понемногу овладевать собой. Зажмурив и открыв глаза, он снова увидел её, выключил и включил ночник – снова она перед ним.
С трудом шевеля губами, шёпотом спросил:
– Ты… то есть вы… вы кто?
Молчание.
– Вы… как… почему… здесь?
«Так…» – послышалось ему, хотя губы женщины оставались неподвижны. Василий Трофимович, так и не поняв, сказала она что-то или нет, стал оглядывать её. Незнакомка вся была накрыта одеялом, кроме головы, нога её была согнута в колене, и в этом месте одеяло было чуть приподнято, возможно, немного приоткрывая её тело, но в сумерках ничего было не разглядеть. Он слегка дотронулся до женщины ладонью: нет, всё было наяву! Неожиданно одеяло сползло с её колена, и стала видна нога в чёрном чулке.
Он смотрел и смотрел в её глаза, боясь отвернуться, оставив её у себя за спиной. «Больше всего в жизни бойся собак и женщин. Никогда не знаешь, что от них ждать, и не поймёшь, укусит или нет», – вспомнились ему слова матери.
На
