именно, а если нет ни тех, ни других?
– Тогда вся надежда на любовь.
– Возможно, любовь и делает людей ограниченными. Сначала они начинают себя ограничивать в друзьях, в общении, во внешнем мире, потом в самом себе. В конце концов – даже в сексе.
– Но ведь оргазмировать все время невозможно. И это может надоесть, – чувствовал я, как кот под столом играется с моей ногой. – И это может войти в привычку.
– Я бы хотела иметь такую.
– Скорее всего, она уже у нас есть. Мы знаем, где скрипнет кровать, как, когда и с кем. Ты знаешь всю мою подноготную, – посмотрел я на свои ногти и заметил под одним какую-то грязь.
– А мне все чаще кажется, что я совсем тебя не знаю, – насыпала заварки и залила она маленький чайник кипятком.
– Нет, это я себя не знаю, а ты меня знаешь прекрасно, я же как на ладони, – попытался я вытащить грязь другим ногтем.
– Никто не знает тебя настолько, насколько ты сам себя не знаешь. Чем больше я с тобой живу, тем больше мне кажется, что я одинокая лесбиянка, – села за стол Фортуна.
Гриль
Я снова зашел на кухню, на столе лежала пачка с печеньем, взял, понюхал, сладкий запах ванилина разбил мне нос: «Ну и дрянь, как это можно есть?» – достал я одну и откусил. Включил телик, на экране бились двое. Один в позе миссионера выравнивал лицо того, что был под ним. Оба устали, судья наклонился, потом встал на колено, чтобы лучше разглядеть степень трудоспособности лежащего снизу. Было видно, что рефери бокс заводит, где-то рядом уже маячил оргазм. «Мясо, так мясо», – достал я из холодильника кусок говядины. Налил на сковороду масла и кинул туда филе. Оно пыталось сопротивляться и фыркало, словно женщина, брошенная на койку нелюбимым, но сильным.
Закончился пятый раунд, пошла реклама, и я променял двух в трусах на одного в черном фраке за роялем. Он был похож на дрессировщика, который дразнил незнакомого хищника: то совал ему руки в пасть и бился головой от боли, то успевал отдернуть, но лицо его выражало страдания ничуть не меньше, чем у тех боксеров. Он играл Рахманинова, мясо шкворчало, однако не попадало в такт музыке, я убавил огонь и прикрыл сковородку крышкой. В дверь позвонили. Это была жена, она вошла спокойная и рассудительная: «Привет».
– Привет, – принял я у нее пакет с чем-то. – Как дела? – помог ей снять пальто.
– Все хорошо, устала, как у тебя?
– Извините, номерков больше нету, но я вас запомню! Вас трудно не запомнить, – поцеловал Фортуну в шею. – Пахнешь хорошо, мужчиной, – оторвал я лицо от ее груди.
– Ты начал замечать, чем я пахну, – соскоблила с себя туфли Фортуна и подошла к зеркалу.
– С кем ты была, признавайся? Я не шучу, – повесил я пальто и встал между ней и ее отражением.
– Ну, хватит, Отелло, – положила она свои руки мне на шею и обняла. – Я страшно голодна.
– Тогда сразу в спальню? – Я тоже почувствовал голод.
– В смысле я хочу есть, запах жареного мяса разбил
