про список?
– Я говорю, у меня шурин тоже в списке каком-то! К нему участковый приходил, сказал – спустили список, а чего делать, не сказали. Ну и ничего не делают, может, это список ударников труда. Плюнь, Серег, я точно тебе говорю, это все хрень… Я к Кафелю сегодня пойду, вот веришь, нет, я точно к Кафелю пойду сегодня и скажу: «Брось, Кафель, ты что? Что ты за мужик, Кафель? У тебя такой парень работает, а ты его после первого окрика на улицу?!» Не бери в голову, Серег, я сегодня пойду…
Конечно, он никуда не пойдет и ничего не скажет. От другого человека сочувствие было бы даже приятно, оно развеяло бы этот морок и доказало Свиридову, что хоть в чьих-то глазах его жизнь оправдана. Но Шептулин с его халявной добротой, мягкой седеющей бородой, идиотской улыбкой во всю широкую рожу, многодетной семьей, подпевающей под гитару женой и полной неспособностью ни к одному делу был явно не тем персонажем, чьи соболезнования сегодня добавили бы Свиридову сил. Если он уже черпает силы в состраданиях Шептулина – это может означать только то, что он окончательно перешел в разряд таких же лузеров, а с этого дна подъемов не бывает.
– Подожди, Толя. Мне важно про шурина. Как он в списке, откуда?
– Да я не знаю, тебе лучше с Ленкой поговорить. Котён! Сейчас все скажет.
И, не спрашивая, хочет ли Свиридов разговаривать с Ленкой, он сунул ей трубку.
Ленка была еще хуже Шептулина – она понимала причины народной любви к нему, отлично знала ей цену и умела пользоваться. Разговаривала она жалким, причитающим голосом, но стоило собеседнику расслабиться и пожалеть семью, она вворачивала что-нибудь едкое, недвусмысленно намекающее, что именно благодаря таким, как некоторые, талантливый человек и его дети прозябают в нищете. Шептулин тут же подмигивал собеседнику и осаживал жену, но осаживал так – ладно, Котён, не бери в голову, что мы, плохо живем? – что полностью подтверждал ее слова. Всякий немедленно начинал чувствовать себя должником Шептулиных, у них это было отлично поставлено. Слово «Котён» Свиридов ненавидел отдельно.
– Да, Сережа, – сказала Лена.
– Лен, извини, там Толя говорил про шурина…
– Да, я слышала. Ты что, тоже в списке?
– Вроде да.
– Не парься. Это знаешь что, я думаю? Это что-то налоговое. У Юрки приработок, он от «Аманды» унитазы ставит. Думал, они задекларировали, а они думали, что он. Он сейчас доплатил, ему в налоговой сказали, что претензий нет, потому что сам пришел.
– А с чего ты взяла, что я не доплачиваю? – спросил Свиридов. Чем такое сочувствие, лучше полное одиночество.
– Ну откуда я знаю, я предположила просто… Что злиться-то сразу?
– Я не злюсь, Лена, извини, пожалуйста, если я был резок. – Свиридова понесло, он не мог остановиться. – Ради бога, прости. Я приношу тебе глубочайшие извинения. Пожалуйста, извини меня, если можешь…
– Сереж, что случилось-то? – спросила она уже сочувственно.
– Случилось
