научного творчества. «Нельзя изобретать и выдумывать всё, что угодно, – предупреждает Габриель Гарсия Маркес, – поскольку это чревато опасностью написать ложь, а ложь в литературе даже опаснее, чем в жизни». Внутри кажущейся свободы, предоставляемой творчеством, действуют свои строгие законы.
Творения разума продолжают жить как бы собственной жизнью. Мыслитель, формулировавший плодотворную идею, давно умер, а идея развивается, обогащается, трансформируется его последователями на протяжении многих столетий. В книгах и произведениях искусства новые поколения находят нечто не замеченное и не оценённое их предшественниками. «Нет, весь я не умру. Душа в заветной лире мой прах переживёт и тленья убежит…» (А. С. Пушкин).
А за всем этим грандиозным марафоном интеллектуального и практического освоения окружающего мира – человеческий мозг – творение эволюции живой природы и творец завтрашнего дня человеческого рода.
Каким он предстанет взору наших потомков, зависит от нас.
Я думала, слово бесплотно,
как дума, как сон, как заря.
Роняла без страха, охотно,
то горе, то радость даря.
И вот, уже ближе к закату,
вдруг страх от весомости слов:
не слово бросаешь – гранату
на чашу житейский весов!
Так пусть же никто не заплачет,
словесным задет остриём,
иначе… А что же иначе?
Мы тоже от слова умрём.
Владимир Маяковский. Как делать стихи?
Я должен писать на эту тему.
На различных литературных диспутах, в разговоре с молодыми работниками различных производственных словесных ассоциаций (рап, тап, пап и др.), в расправе с критиками – мне часто приходилось если не разбивать, то хотя бы дискредитировать старую поэтику. Самую, ни в чём не повинную, старую поэзию, конечно, трогали мало. Ей попадало только, если ретивые защитники старья прятались от нового искусства за памятниковые зады.
Наоборот – снимая, громя и ворочая памятниками, мы показывали читателям Великих с совершенно неизвестной, неизученной стороны.
Детей (молодые литературные школы также) всегда интересует, что внутри картонной лошади. После работы формалистов ясны внутренности бумажных коней и слонов. Если лошади при этом немного попортились – простите! С поэзией прошлого ругаться не приходится – это нам учебный материал.
Наша постоянная и главная ненависть обрушивается на романсово-критическую обывательщину. На тех, кто всё величие старой поэзии видит в том, что и они любили, как Онегин Татьяну (созвучие душе!), в том, что и им поэты понятны (выучились в гимназии!), что ямбы ласкают ихнее ухо. Нам ненавистна эта нетрудная свистопляска потому, что она создаёт вокруг трудного и важного поэтического дела атмосферу полового содрогания и замирания, веры
