он часто является в плохом настроении и не любит, когда у нас гости. Он ненавидит всю конторскую работу, которую ему приходится выполнять, – и людей, которые окружают его целыми днями. Мне кажется, он недолюбливает каждого человека, если тот не особо одарен творчески.
Пройдясь после ужина по домашним расходам, Вигго Ф. обычно спрашивает меня, сколько «Французской революции» я осилила. Эта книга – основа моего образования, поэтому я стараюсь прочесть хотя бы несколько страниц в день. Я отношу тарелки, а он ложится на диван вздремнуть. Мой взгляд ненадолго падает на голубой шар перед полицейским участком, озаряющий стеклянным светом пустынную площадь. Тогда, опустив шторы, я сажусь читать Карлейля, пока Вигго Ф. не проснется и не потребует кофе. Пока мы пьем – если не собираемся в гости к кому-нибудь из знаменитостей, – пространство между нами заполняется причудливой тишиной. Кажется, мы всё сказали друг другу еще до свадьбы и со скоростью света исчерпали слова на двадцать пять лет вперед – я не верю, что он умрет через три года. Единственное, что занимает меня, – это мой роман, и если мне нельзя говорить о нем, то я не знаю, о чем еще можно. Месяц назад, сразу после оккупации, Вигго Ф. охватил страх, что немцы арестуют его за материал о концлагерях для хроники в «Социалдемократен». Мы много это обсуждали, и по вечерам объявлялись его настолько же напуганные друзья, у которых тоже что-то лежало на совести. Сейчас, кажется, они все забыли об этой угрозе и продолжают жить как ни в чем не бывало. Каждый день я пребываю в страхе, что Вигго Ф. спросит, прочитала ли я рукопись нового романа, который он собирается отправить в издательство «Гюлендаль». Текст лежит на его письменном столе, и я даже пыталась начать, но он так скучен, утомителен, полон таких витиеватых, неправильных предложений, что мне никогда его не осилить. Мне не нравятся его книги, что добавляет напряжения в наши отношения. Я не признаю́сь ему в этом, но и не хвалю его работы – просто отвечаю, что не разбираюсь в литературе.
Хотя домашние вечера грустны и монотонны, я всё же предпочитаю их вечерам в компании известных личностей. В присутствии этих людей меня охватывает застенчивость и неловкость, и мой рот словно набивается опилками, потому что я не в состоянии быстро реагировать на веселые замечания окружающих. Они обсуждают свои картины, свои выставки или свои книги и зачитывают свои только что сочиненные стихотворения. Для меня же писательство, как и в детстве, – нечто потаенное и запретное, постыдное; нечто, что ты делаешь в укромном уголке и только когда никто не видит. Меня спрашивают, что я сейчас пишу. Ничего, отвечаю я. Вигго Ф. приходит на помощь. Она пока что читает, объясняет он. Нужно много прочесть, чтобы писать прозу, и это будет ее следующим шагом. Он говорит обо мне так, словно меня рядом нет, и я радуюсь, когда наконец-то приходит пора уходить. В кругу знаменитостей Вигго Ф. ведет себя совсем иначе: смелее, самоувереннее, остроумнее – так же, как в первое время со мной.
Однажды
