с надеждой на скорое освобождение от блокады. Военные стали простыми людьми, делавшими свой нелегкий труд, равно как те, кто стоял у станков на заводах или трудился в больницах и госпиталях города.
Единственная, кто обратил внимание на Рокоссовского и его спутников, была маленькая девочка, смело подошедшая к нему, невзирая на грозный вид генеральского ординарца Божичко. Блокада наложила и на её облик свой губительный отпечаток, и генералу было трудно определить, сколько девочке лет. Возможно, ей было пять, шесть, а то и все восемь или даже девять лет. В условиях постоянного голода дети плохо растут.
Единственное, что осталось неподвластным страшным лишениям блокады, был голос ребенка. Он был звонок как колокольчик, по-детски открытый, доверчивый, и когда девочка заговорила, Рокоссовский сразу вспомнил свою дочь. Так разительно были похожи их голоса, или ему просто казалось, что они похожи. После долгого пребывания на переднем крае, где смерть постоянно смотрит тебе в глаза, встреча с маленьким ребенком всегда рождает воспоминания о недавнем прошлом.
– Дяденька военный, а вы немцев прогоните? – спросил ребенок, с интересом разглядывая сидящего у стены Рокоссовского. Из всех военных она выбрала именно его, безошибочно определив по его лицу доброго человека.
– Прогоним. Обязательно прогоним, девочка, – без малейшей задержки пообещал он и как бы в подтверждение сказанных слов ободряюще улыбнулся.
– А вы когда немцев прогоните, скоро? – обрадованно сказала девочка, подошла и встала рядом с генералом.
– Надеюсь, что скоро, – ответил Рокоссовский и тут же перевел разговор со столь щекотливой для всех ленинградцев темы на другое направление: – А как тебя зовут, девочка?
– Таня, – важно ответила девочка. – Мне шесть лет.
– А где ты живешь, Таня? – Рокоссовский задавал самые банальные вопросы, что обычно задают в беседе с ребенком, и получил ответы, от которых у него кровь застыла в жилах.
– Живу я здесь, а раньше жила на Лиговке, пока наш дом бомбой не разбомбило, и мы сюда перешли. Потому что от дома ничего не осталось, одна воронка.
– А где твоя мама, где папа?
– Маму снаряд на улице убил, когда она за хлебом пошла, а папа ушел на фронт, и с самой зимы от него нет писем. Тетя Соня говорит, что это плохо, но похоронки не было… – девочка говорила эти страшные слова спокойно и буднично, и, глядя в её голубые глаза, генерал не понимал, повторяет ли она слова, сказанные взрослыми, не понимая их страшного смысла, или говорит так от горькой безысходности.
– Так значит, ты здесь совсем одна?
– Почему одна? – удивилась девочка. – Я живу с бабушкой Машей, братиком Мишей и Василием Ивановичем. У нас ещё дедушка Мотя был, но он уснул от голода и всю зиму в кладовке пролежал, пока его санитары не забрали.
Таня рассказывала Рокоссовскому привычную для войны историю,
