вчера.
– У меня, господа, – вмешался в разговор Лапшин, – на напитки тоже память крепкая. Где чего хорошего выпил, помню.
Он, ловко орудуя ножом, потрошил коробки с сардинами.
Копытин посмотрел на него, быстро, словно случайно, и Лапшин замолчал…
– Ты бы пошел, Трифон, отдохнул в другой комнате, музыку послушал, – сказал Копытин.
Лапшин встал, налил в стакан до краев тягучего «шартреза», прихватил сала и вышел.
– Это твой вестовой? – посмотрел ему вслед Климов.
– Вроде того. Да что о нем-то говорить…
За стеной запела Ильза Кремер. Лапшин завел граммофон.
– Ты зачем приехал в Москву? – спросил Климов. – Я очень удивился, получив твое письмо.
– Соскучился, Алеша, соскучился.
– А если серьезно?
– Теперь ты мне ответь, что делаешь ты, поручик Климов, в Москве?
– Во-первых, штабс-капитан. Во-вторых, через два дня начинаю работать инструктором стрелковых курсов.
– Браво! – Копытин поднял рюмку. – Браво. Герой германской войны. Золотое оружие за прорыв в Галиции – и учить большевиков стрелять.
– Я дал слово. В декабре семнадцатого. Когда Александровское училище сложило оружие.
– Кому?
– Я дал честное слово, что я никогда не буду выступать против народа.
– Ты дал честное слово! – Копытин вскочил, лицо его свело тиком. – Честное слово, когда твои друзья шли в «ледяной поход»[1]…
– Вот об этом, Виктор, не надо. Я знаю из ваших первопоходников не только тебя…
– Хорошо! Забудем. Черт с ним, с золотым оружием, с погонами.
Копытин достал из кармана золотой портсигар. Вспыхнула в электрическом свете бриллиантовая монограмма.
– Ты стал богат, Виктор, – прищурился Климов, – золотые часы, портсигар, перстень…
– А на тебе все тот же китель, – резко отпарировал Копытин, – все твое имущество – шинель да сапоги. А я хочу тебя сделать богатым.
В Сокольники ночь приходила раньше. И если на улицах города темноту разгонял тусклый свет одиноких фонарей, то на лес она опускалась плотно и вязко.
Дачи, затерявшиеся в сугробах и деревьях, были одиноки и пусты. Ни огонька, ни человеческих следов на мягком снегу.
Темнота. Безлюдье. Поземка.
Поэтому свет автомобильных фар был особенно ярок. Два легковых автомобиля пробирались сквозь сугробы. Свернув с широкой просеки в узкий переулок, они остановились у двухэтажной дачи. Дважды рявкнул автомобильный клаксон.
Сначала тускло вспыхнули разноцветные стекла террасы, потом раскрылась дверь.
Двое в шинелях, держа маузеры наготове, подошли к калитке.
– Спрячь пушку, Глухой, свои! – крикнул шофер.
Из дома вышли семь человек и пошли к машинам, расселись в автомобили.
– Едем? –
Корниловский поход на Дон и Кубань в 1918 г.
