видневшихся на дальнем берегу Босфора[3], было ослепительно-ярким. Но ещё ярче сиял белый солнечный диск, медленно поднимаясь выше и выше.
Время от времени на этот диск оглядывались те, кто явился в здание Большого ипподрома, взобрался по каменным лестницам до уровня самых верхних скамей и теперь стоял под сенью галереи, тянувшейся по краю этого огромного сооружения.
Галерея совсем не имела стен. Её кровлю поддерживали два ряда колонн из белого мрамора, и в широких просветах между мраморными столбами можно было обозревать весь Город: черепичные скаты крыш, широкие улицы, тускло блестящие купола церквей, останки акведука, а также пустыри, огороды и пастбища. Лучший обзор могли получить разве что чайки, садившиеся на крышу собора Святой Софии, который величественно возвышался к северу от ипподрома, но на крышу нельзя было так свободно подняться, как на эту галерею. Отсюда чётко виднелись даже оборонительные укрепления, и именно они занимали внимание тех, кто пришёл на ипподром.
Между колонн толпились почти одни только женщины: молодые и старые, с детьми или без них – все стояли и смотрели кто на запад, кто на юг, кто на восток… То есть на тот участок стен, где сейчас находились их мужья, братья, сыновья, отцы.
Вот уже два месяца в Городе действовало правило, что в светлое время суток женщинам нельзя находиться даже вблизи стен, а на стенах – тем более. Слишком опасно, ведь, как только начинало светать, турки, вот уже два месяца осаждавшие Город, начинали очередной обстрел.
Лишь поздно вечером – когда на землю опускалась тьма, а нечестивцы успокаивались, – женщины могли прийти на стены, чтобы принести мужчинам еду, питьё, воду для умывания и чистую одежду. Только вечером наставало время, чтобы перевязать раненых и увезти убитых. А если было необходимо, то женщины помогали в восстановлении стен, за день разрушенных турецкими пушками: таскали камни, землю в мешках. И так до глубокой ночи, а затем уходили, но считали такую ночь счастливой, ведь порой случалось, что турки не прекращали попыток овладеть укреплениями даже с наступлением темноты. Сражение шло при свете факелов и костров, а женщины прятались. Они могли помочь только молитвами.
К счастью, нечестивцы обычно не были так упорны – они давали отдых себе и другим. И тогда женщины жили как обычно. Вечером они навещали мужчин, после этого помогали им в починке стен, затем шли спать по своим домам, а утром просыпались и шли на галерею ипподрома. Оттуда они издали смотрели на вновь начинающуюся битву, а затем отправлялись молиться в храмах Города.
Знатные женщины, конечно, проводили дни и ночи несколько иначе, но никто бы не сказал, что им живётся легко. Молитва – труд тяжёлый, и раз уж аристократка не таскала камней, она должна была молиться за себя и за тех, кто не молится. Ведь иногда наступали такие дни, когда казалось, что только благодаря молитвам Город до сих пор держится.
Так думали женщины в простых бежевых мафориях[4], стоя в проходе между мраморными колоннами и глядя на богачку, которой уже следовало бы направиться в ближайшую
Босфор – пролив между Чёрным и Мраморным морем. Средневековый Константинополь был ограничен водой с трёх сторон. Заливом Золотой Рог – на севере, проливом Босфор – на востоке и Мраморным морем – на юге. Только с запада была суша.
Мафорий – большая четырёхугольная непрозрачная женская накидка, прикрывающая голову, плечи и всю верхнюю часть тела. В нём изображают Богородицу.
