пиджака. А потом извиняются.
– Обознался, земляк, извини.
А лопатник уже владельца поменял. Или ширмачи. Те газетой или пакетом карман жертв от посторонних взглядов прикрывают, мгновение – и вор уже с добычей. Писари режут бритвой или краем остро заточенной монеты сумочки дамские, пакеты. Колесники толкаются в общественном транспорте в часы пик – метро, автобусах.
– А ты?
– Я не колесник. В общественном транспорте пенсионеры ездят или работяги. Что у них красть? В лопатнике стольник на обратную дорогу. Я магазинщик. Бутиков дорогих полно, там красотки толкаются, что в любовницах у папиков. Но в одном бутике или магазине дважды появляться не стоит. Нынче там везде видеокамеры. На том я и спалился.
Говорил Шило увлеченно, интересно. Алексей подумал – что время терять? Воровать он не собирался, не так воспитан, но попробовать себе интересно. Шило в карман пустой кошелек клал.
– Давай, стырь!
Не получалось. Шило сразу за руку ловил.
– Грубо работаешь. Выжди, когда человек заинтересуется чем-то, скажем – витриной. Или туфли будет мерить, самый удобный момент. Дамочки, когда интересный для себя товар видят, всякую бдительность теряют. Ничего не слышат и не видят вокруг. Как глухари на весеннем току.
Со временем получаться стало. Шило даже похвалил.
– Я же говорил, что у тебя пальцы тонкие, чуткие, физическим трудом не раздавлены, как у слесаря или кузнеца. Со временем щипач из тебя получится.
– Не буду.
– Все так говорят.
– Хм, вот ты ловкий и опытный, а на зоне паришься. Я сюда больше возвращаться не хочу.
– Э! Ты что думаешь – я хочу? Случайность. Не повезло, день несчастливый выдался.
Шило освободился раньше Алексея. За хорошее поведение по УДО – условно-досрочному освобождению Алексей вышел раньше срока, год отсидел вместо полутора. Сразу домой поехал. Мать дома была, дверь открыла. Алексей вида не подал, что испугался. За год, что он в колонии сидел, мать постарела на все десять – морщины, седые волосы, сгорбилась. Алексей обнял ее, мать заплакала.
– Вернулся! Пахнет от тебя нехорошо. Иди, помойся, я еду приготовлю.
– Соскучился, я, мам, по домашней лапше.
Алексей помылся под душем, жесткой мочалкой тер себя, как будто лагерную жизнь с кожей стереть хотел. Одежду другую надел, в которой раньше в институт ходил, на кухню пришел. Угощение скромное – вареная картошка, селедка, два огурца, черный хлеб. Алексей ком в горле ощутил. Ему бы матери помогать, а он на зоне сидел. Сел есть, мать на него смотрит, глаз не отводит.
– Мам, ты чего?
– Повзрослел ты, черты лица жестче.
– Мам, давай не будем. Зона – не пионерский лагерь.
– Дай слово, что никуда снова не влезешь.
– Даю. Завтра в институт поеду.
– Дай-то бог.
Мать вздохнула. Алексею ее жалко стало до слез. Всю жизнь горбатилась на скромную зарплату, рада
