на тебя! – Она даже оглянулась, но никого не было кругом; из церкви Секретовы вышли последними.
Место здесь самое глухое – кондитерский оптовый склад, ящичное заведение, парикмахерская с подобающей вывеской: человек остригает голову человеку же огромными ножницами… Все это теперь закрыто на замок и отгорожено толстой стеною сна.
– Настя!.. – тихо позвал Сеня; многое хотел сказать, но все мысли, рожденные радостью этой встречи, уже слились в одном слове, и слово это было произнесено. Настя молчала, может быть, смеясь.
– Да отстанешь ли ты, мошенник, или нет?.. – загорячилась старая, пытаясь втолкнуться клином среди молодых. – Ишь какой напористый, – пыхтела она, отпихивая Сеню, отмахивая его, словно чурала, длиннющим рукавом салопа.
Сеня сперва как будто не замечал ее, потом обронил сердито:
– Ты погодь, старушка, не лезь. Что ты тут под ногами шариком вертишься?
– В самом деле, вы ступайте, Матрёна Симанна, позади. Троим тут очень трудно идти, – сказала Настя и впервые близко взглянула на Сеню. – Может, у него дело ко мне есть…
– Какое же, матушка, дело у ночного мошенника? – пуще затарахтела старуха. – Может, он убить нас с тобой хочет!..
– А ты веди себя кротко, не шуми, так и не убьет, – приказала Настя. – Я тебе за это… ну, одним словом, про скляницы твои рассказывать папане не буду!
Ей было и радостно, и чуть-чуть жутко; то и дело вынимала платочек из муфты, маленькой, как черный котенок, и терла зудевшие губы. Сеня шел рядом с ней, плечи их почти соприкасались.
– Так что же вам нужно от меня? – с опущенной головой начала Настя.
– Мне ничего от вас не нужно, – откровенно сознался он и даже приотстал на полшага.
Настя подождала его; игра казалась ей забавной.
– А… вот как! – и закусила губку. – Может, вы к папане в половые хотите поступить?
– Не-ет, – отвечал Сеня, готовый в любую подворотню вскочить от стыда за внезапную немоту свою.
Они уже прошли весь переулок, а еще ничего не было сказано из того, что думали они оба.
– Как вас зовут? – решился он наконец.
– Нас – Аниса Липатовна! – кинула Настя и с неожиданным раздражением обернулась к старухе: – Вы идите, тетя, домой. Скажите там, что к иконам осталась прикладываться!.. Ну, а вас как?
– Нас – Парфением, – резко сказал Сеня, удивляясь, кто дал ей эту власть – вести его за собой, как на веревочке.
– Что же вы замолкли совсем? Приятное что-нибудь скажите, раз уж на улице пристали… или какие у вас мысли про меня? – И, странно, это подергиванье веревочки доставляло Сене острое и неприятное удовольствие.
– Нет у меня никаких мыслей, – угрюмясь, отвечал Сеня.
– А зачем же вам голова дадена?
– Голова для понимания дадена, – из последних сил оборонялся он.
– Вот и слава богу… А я думала, орехи колоть. Они остановились у ворот Настина дома. Матрёна
