я такой, чтобы прощать?» – мысленно спросил он.
Не было у них встреч под луной, не объяснялись они в любви. Просто знали друг друга. Он думал о ней, а Лада думала о ком-то другом – как вскоре выяснилось, о Захаре. И уехала с ним, потому что хотела этого. А Тимофей для нее был никем. И сейчас он для нее никто. Но почему тогда она просит у него прощения?..
– Он... Он меня обманул... – хлюпнув носом, сказала она.
И разрыдалась, слезами своими намочив рубаху на его груди. Тимофей невольно приголубил ее – нежно провел рукой по ее густым, сплетенным в длинную косу волосам. В растерянности посмотрел на стоящую поодаль Власту. Та в раздумье пожала плечами. Дескать, ты уже взрослый, брат, самому решать, приветить ее или прогнать...
– И что дальше? – спросил он.
Лада перестала плакать, отстранилась от него, в паническом ожидании посмотрела ему в глаза. Страшно ей. И нет солнца в ее голубых как небо глазах. Только облака – быстрые, мятущиеся.
– Я не знаю.
– Прогнал тебя Захар?
– Нет... Сама ушла... Он хотел во грехе, без венца, а я так не могу. Я девушка честная...
Она говорила, но Тимофей не верил ей. Была она во грехе и без венца. И нет за ней больше чести...
– Тогда почему печалишься?
– Потому что не поверят мне.
Лада с надеждой смотрела на него. Знает, что было в нем чувство к ней. Потому и надеется, что подберет он с земли яблоко – надкушенное и уже не запретное.
– Мать на порог не пустит, – сказала она.
Тимофей промолчал. Его мать пустит ее на порог своего дома. Если он скажет, то пустит. Но тогда она должна будет остаться у них – обесчещенная и опозоренная. И ее позор ляжет на него, на его семью.
– Ты не должна была уезжать с Захаром, – рассудительно изрек он.
Никогда не забыть ему, как сияло счастьем ее лицо, когда она ехала в одном с ним седле. Она тогда и думать не думала о Тимофее. А сейчас – «Прости!». А сейчас – «Поверь!»... Потому что не на кого больше надеяться.
– А он не должен был тебя забирать. И обратно отпускать права не имел...
– Он не хотел отпускать, я сама... – жалко сказала Лада. – Но теперь все думают, что я пала...
– Пусть думают.
– А ты что думаешь?
– Не знаю...
Не мог он привести ее в свой дом. Но и на произвол судьбы не хотел бросать.
– Ты домой иди. А я к Захару пойду. Спрошу, почему он так подло с тобой поступил...
Но пошел Тимофей не к Захару. Вечером он был у тех самых ворот, где в непозволительно грубом тоне говорил с ним боярский приспешник.
Грубиян был не один. С ним в круге, щелкая семечки, стояли еще трое. В вольных одеждах, без доспехов, но с мечами. О веселом говорят – о срамных бабах, о пьяном раздолье. Громкий говор, нахальный смех. А лица знакомые. С этими воями пришлось драться Захару на кулаках. До сих пор у него желтизна под глазами,
