ротный, ты прав. Разведка делу не помеха. Мои-то ребята вечером вернулись и доложили, что противник остановился километрах в двух-трёх отсюда. Пехота. Где-то до роты. Подвезли полевую кухню, ужинали, мылись в ручье. Хотел бы я знать, что они приготовили нам на завтрак. – Старчак на минуту замолчал, прислушался. За Изверью по-прежнему стояла тишина. Только вдали, по всей вероятности, за городом слышались тяжкие удары – работала артиллерия. – А разведчики у тебя ребята шустрые. Если сейчас не нарвутся на их боевое охранение или на «древесных лягушек», то, значит, всё у них пошло как надо.
– Братов – лучший в батальоне разведчик. Пройдёт.
Над лесом внезапным светом плеснула осветительная ракета, потащила по брустверам косые тени, заскользила искрящейся струйкой над молчаливыми прозрачными берёзами, над чёрными непроницаемыми шапками сосен и с треском и шипением истаяла, оставив едва заметный угольный след. Её тут же сменила другая, третья.
Командиры замерли. Они-то знали, что это могло означать. Напряжённо следили за полётом ракет и каждый из них думал, что вот сейчас… вот сейчас… Не успела рассыпаться третья, в чёрное звёздно-пыльное небо взмыла четвёртая ракета. Но ни выстрелов, ни взрывов гранат, ни криков не последовало. И всё затихло опять. Будто ничего и не было. Никаких ракет. Успокоились.
– Что-то почувствовали? – Мамчич наклонился к Старчаку. – Как вы думаете?
– Вряд ли.
– Почему всполошились?
– Да так, ракетницу пробуют. Боевое охранение выставили. С вечера там никого не было. Так что твои орлы прошли благополучно.
– Надеюсь, чтоа так.
Всё, чему он, командир роты и другие офицеры и преподаватели учили их все эти месяцы, теперь, в это первое утро, которое по-настоящему-то ещё и не наступило, курсанты, его курсанты, должны были самостоятельно испытать на практике. И ценою испытания может стать чья-то жизнь. Эта мысль не давала покоя, и она пока оставалась главной.
– Прошли. Прошли, ротный, твои ребята. Если бы были обнаружены, сейчас такой бы переполох поднялся! Они патронов не жалеют. – Старчак снова сел на дно окопа и закашлялся, уткнувшись лицом в пилотку. – Чёртов кашель. Спим на земле… Бойцы тоже почти все просмтужены.
– Это плохо, – отозвался Мамчич.
– На войне всё плохо. Но вот что странно: солдат на войне боится заболеть, если нет возможности залечь в санчасть, но постепенно перестаёт думать о том, что в любую минуту его могут убить. А за тёплую портянку последний табак отдаст. Завтра, ротный, и твои закашляют. Половина роты в одних гимнастёрках. Это что, новая форма одежды?
– Шинели в стирку отдали. Чёрт знает что…
– В прачечную? – усмехнулся Старчак.
– В прачечную, – морщась, ответил Мамчич. – Обещали завтра-послезавтра подвезти.
– Надо землянки оборудовать.
– Нам тут не зимовать.
– Нам тут воевать, ротный. А для
