сознание общества, решив покарать отщепенца,
самоубило его.
И то, что случилось с Ван Гогом, ничем не отличается от того, что обыкновенно происходит в ходе оргии, богослужения, отпущения грехов или прочих обрядов освящения, одержимости, овладения суккубом или инкубом.
В итоге оно заполонило его тело —
это общество,
прощенное,
посвященное,
освященное
и одержимое,
стерев в нем только обретенное сверхъестественное сознание, и, точно потоп черных ворон в каждом волокне древа его жизни,
залило его последним всплеском
и, подменив его,
прикончило.
Вот логика всего физического существования современного человека: жить – или считать, что живет, – он может, лишь будучи одержимым.
Самоубитый обществом
Чисто линейная живопись давно уже сводила меня с ума, когда я наконец открыл для себя Ван Гога: он рисовал не линии или формы, а объекты бездвижной природы, точно охваченные судорогами.
И остающиеся без движения.
Словно пораженные чудовищным ударом той бездвижной силы, говорить о которой все осмеливаются лишь обиняками и понять которую после всех тех разъяснений, что подсовывают нам наш мир и сама нынешняя жизнь, стало решительно невозможно.
Но как раз ее сокрушительные удары, да-да, сокрушительные удары именно этой силы раз за разом обрушивает Ван Гог на все формы природы и предметы нашего мира.
Точно расцарапанные гвоздем,
пейзажи у Ван Гога обнажают свою ощерившуюся плоть,
злобу своих вспоротых складок,
преображаемых, вместе с тем, некоей неведомой силой.
Выставка картин Ван Гога – всегда событие историческое,
и не в истории явлений живописных, а в самой настоящей Истории с большой буквы.
Поскольку даже голод, эпидемия, извержение вулкана, землетрясение или война не обращают так в бегство монады воздуха, не сворачивают шею fama fatum, невротической участи вещей, с ее искривленным злобой лицом,
как живопись Ван Гога, – извлеченная на свет,
представленная зрению,
слуху, прикосновению
и обонянию
на стенах галереи, —
наконец-то заново вброшенная в события дня, возвращенная в течение жизни.
На последней выставке Ван Гога в музее Оранжери нет всех великих картин несчастного художника. Но среди выставленных хватает пляшущих водоворотов, встопорщившихся хохолками карминных кустов; пустых тропинок, над которыми вздымаются тисы; багрянистых солнечных дисков, крутящихся над пшеничными снопами чистого золота; Спокойных папаш[11] и портретов Ван Гога кисти Ван Гога,
чтобы напомнить, из каких непристойно обыденных вещей, людей, материалов и стихий
выплавил он эти подобия величественных хоралов, эти фейерверки, эти озарения, пронизывающие
После посещения выставки Арто ошибочно запомнил название «Портрета папаши Танги» (1887) –
