моей не я избранник, ни кнут не помогает мне, ни пряник.
Мне казалось, что внутренний мир этой женщины превосходит весь внешний (включающий и меня).
Она часто оказывалась там, куда не дотягивались отростки моих нейронов.
Может быть, мне нужна «мамочка», которая сама бы меня поставила в дательный падеж?
С виду висевшая полукругом, луна словно символизировала недостаток их взаимной любви – разобщенность. Но М. знала: они всё же вместе, ибо солнце всегда освещает целый лунный круг.
Относительно моих пороков она была права лишь отчасти, попав не то чтобы в точку, но в ее окрестность. (Это, кстати, обиднее всего.) Пусть даже и в точку, но самым центром беззащитной души, этой неоднозначно-загадочной мишени, все равно является многоточие, которое не поразить пулей единственного мнения.
Как-то раз мне приснилось, что я стреляю из револьвера в ее фотографию. Хочу попасть, но не попадаю. И вмятины, остающиеся на стене от пуль, оказываются друг с другом и с фотографией одинаково близко, образуя такую странную рамку.
Когда мы вдвоем, слово «пара» в отношении нас скорее числительное, нежели существительное, и две ее симпатии (ко мне и к возлюбленному) как две величины прямо пропорциональны длинам соответствующих отрезков, мысленно проведенных из точки М.
Что, если прикосновения к ее шубе, которая отделяла мою ладонь от своего содержимого, душу-то М. от меня отдаляли и малые, может быть, чувства ко мне – моими же стараниями! – приобретали из-за преданности возлюбленному более высокий порядок малости?
Отношения между ними не что иное, как равновесная реакция: влюбленные, они суть отдельные личности (исходные вещества) и в то же время единое целое (продукт реакции), и когда – чтобы склонить к измене – я воздействовал на эту систему извне, равновесие по принципу Ле Шателье сместилось вправо и ослабило это воздействие.
Ночами я вижу только стаккато звезд, созвездий не вижу.
Обозлиться на возлюбленную из-за ее равнодушия к тебе – все равно что разбить зеркало для того, чтобы оно тебя запомнило.
Метафоры в стихах и прозе
Метафора роднит явленья посредством их сопоставленья.
«Словно glandula lacrimalis…»
Словно glandula lacrimalis,
туча висит над мостом.
На нем мы с тобой обнимались,
дабы нам разойтись потом.
Но я вижу по прерогативе
взглянувшего издалека:
данный мост помог перспективе
соединить берега.
Согласно Беркли
Жаль, что тема наброска
(вид, что сердцу так мил) –
лишь создание мозга,
а не собственно мир.
Ибо каждая тварь и
созидает мир-дом
(обойдется едва ли
без очей окоем).
И у каждой, похоже,
на пространство свой взгляд:
разноликие тоже
мирозданья стоят.
«Жар-птица тоскует, поди, о своих малолетках…»
Жар-птица тоскует, поди, о своих малолетках.
Оторвавшийся от тарелки мой взор
блуждает по лампам. Сидят в абажурах-клетках
жар-птенцы – и темнят о своих задатках.
Ослепят, только дай простор!
Вот светильник. Вот люстра. Однако в моей площадке
для ловли фотонов, которые в черной дыре
зрачка достаются ненасытимой сетчатке,
невесть что отражается. Ибо, привычны и четки,
образы эти в коре
и под ней, мозговою, лишь угол с вершиной в точке
зренья на мир заполняют. Скажу напрямик:
столики, стулья, тарелки, лампы (поодиночке
и сомкнуто в люстру светящие в этом местечке)
суть догадки о них самих.
«Слов иностранных галлы, в коих смысла…»
Слов иностранных галлы, в коих смысла
личинки. Чтоб отведать эту тварь,
которая, хотя и не погрызла
страницы как листву, на них повисла,
как птица – клюв, использую словарь.
«„Ах, как он шутит! Как хорош! Умора!“…»
«Ах, как он шутит! Как хорош! Умора!»
«Но это – как моленье богомола.
Напоминают эти изреченья
какие-то военные ученья.
А
