рассмеялась она.
Откинувшись в кресле, Гарин внимательно смотрел на неё сквозь пенсне:
– Вообще… вы чем-то огорчены?
– Вовсе нет. Спала не очень.
– Дрозды?
– Письма.
– Лондон?
Она кивнула, загасила окурок, подняла халат, расстегнула белые брюки, приспустила и легла грудью на край стола Гарина:
– Доктор, могла бы я вас попросить?
– В любое время к вашим услугам! – пророкотал Платон Ильич, встал, снял blackjack с гвоздя и пустил в маленькие ягодицы Пак по синей молнии, вызвав у неё два коротких вскрика.
– Благодарю вас… – Полежав на столе, она выпрямилась, привела себя в порядок, поправила очки. – Что бы мы делали без вашего гипермодернизма!
– Да я и сам от него завишу…
– До ланча, доктор!
– Будьте здравы!
Пак сунула руки в карманы халата и решительно направилась к двери.
– Доктор Пак! – окликнул ее Гарин, пошлёпывая blackjack'ом по левой ладони.
Она обернулась.
– Вас разочаровывают новые пациенты?
– Что вы, доктор! Среди этой восьмёрки нет инкогерентности, имбецильности, идиотии. Ну… коморбидность есть у всех.
– Они сложносоставные букеты.
– Именно.
– Скучаете по старым пациентам? Жалеете, что их всех пришлось в одночасье выписать?
– Что об этом жалеть, доктор? – Она пожала острым маленьким плечом. – Конечно, там были люди, ну…. гораздо симпатичнее.
– Люди! – многозначительно поднял blackjack Гарин.
– Люди, – повторила она. – Люди. Но долг!
– Долг. И он не всегда платежом красен, доктор.
– Профессия есть профессия, – вздохнула она.
– Профессия – не конфессия.
– Это точно, – серьёзно кивнула Пак и вышла.
До ланча Гарин успел принять Джастина и Синдзо. С грязью Джастина разобрались быстро, пациент покинул кабинет главврача хоть и в слезах, но успокоенным и удовлетворённым, а вот никуда не спешащий Синдзо отнял полтора часа времени. Гарин не очень любил зануд, но умел сдерживать свои чувства и контролировать предпочтения. Когда Синдзосан наконец сполз с кресла и невозмутимо зашуршал подсохшими ягодицами по паркету, направляясь к двери, Гарин, пожелав ему, как всегда, здоровья, вызвал голограмму письма Евсея Воскова, с улыбкой полистал текст его романа, выбрал четвёртую главу, закурил и стал читать:
Утреннее августовское солнце со всепоражающей настойчивостью обливало нежно-золотистой глазурью дачное Подмосковье, когда новенький грузовик семьи Бобровых выехал на Киевское шоссе и понёсся к Москве. За рулём сидел Пётр, рядом с ним в кабине восседала его верная и добрая жена Настасья, со стоической радостью разделяющая с мужем всё, что было, есть и будет уготовано им судьбою. Месяц как не были они на ставшем уже родным Калужском рынке, воистину превратившемся в судьбоносную звезду для поднявшейся из социалистического пепла семьи Бобровых. И как
