вскоре после рождения сестра Любочка Колчак… И еще кто-то, еще, еще… Огромным усилием, через рвущую душу боль, я оттолкнулся от памяти Колчака и понял, что он тоже отодвигается от моей, не желая меня обыскивать… Посмотрел на него беспомощно, не по своему, впервые отказывал мне мой язык!
Дорогие товарищи потомки… Знаете ли вы, что это такое – Сочетание души?.. Не спрашивайте. Не расскажу….
Колчак осторожно отобрал у меня котелок, ложку – и давай хлебать:
– Есть хочу – умираю!.. Слушай, ты же тоже голодный, братишка, будем вместе? А что тут такое аппетитное плавает: крокодилки. Фрикадельки, – поясняет, будто я не знаю, что крокодилками называет фрикадельки уже любимый мною, хотя я его никогда не видел, мальчик Ростик по прозвищу "мамин хвостик", которого родной отец тоже увидел впервые, когда ему почти год был, потому что носило этого папеньку в очередную свою разлюбезную полярную экспедицию…
– Ты… вы… осторожнее с крокодилками, – замечаю – на завтра оставьте, я на холод поставлю… – А ему понравилось, что я "крокодилки" сказал, у него глаза засветились, и предлагает снова:
– Лучше ты поешь…
– Вот еще, – говорю – больного объедать! Я, – говорю – и ломтем хлеба с селедкой…
Колчак громко, по мальчишески фыркнул – я просто челюсть отвесил, поняв, что он знает, откуда эта цитата, и не от меня: что он читал Шолом-Алейхема… И потом как встрепенется сразу, мои перемены настроения, какими я Попова веселю, близко не стояли:
– Самуилинька! Братишка… Нужно… – снежный вихрь у меня перед глазами! Поезда беспаровозные обындевелые, толпы морозом битые и эшелон такой неприметный, за номером многозначительным – второй золотой эшелон…
Задержать! Спасти! Оставить на территории России!..
И по возможности быть милосердными к беженцам и военнопленным…
– Не говорите ничего, – произношу торопливо – слышу я. Все сделаю, что могу. Верите… Веришь мне?..
Закивал он.
– Ты… – пробормотал нерешительно – словно знаешь, что с нами творится… Да уж знаю.
Мелодия между сфиротами заиграла, ничего особенного, христиане чудом зовут…
– Недостоин я… – выдохнул Колчак убежденно, увидел как я шевелюрой трясу, осекся.
– В мудрости Творца не сомневаются, – говорю.
Глава 3
Перекрестился он молча, а мне – смейтесь, если смешно… – так хотелось еше раз его фырканье услыхать. Прыскал адмирал Колчак совсем по мальчишески, оказывается. Сказал бы хоть, что мол видали, какой революционный сюрреализм – еврей-большевик православного учит богословию…
Или чего еще…
Шевелится же ведь! У меня под боком… Ноги пробует. Они у него ноют меньше сейчас, я знаю, и какое это ему облегчение, знаю тоже, и радоваться от стыда не могу!
Больше года я от колчаковских тюремщиков "предупредительные" кандалы носил: правую руку сковали мне с левой ногою, как опасному
