стреляной звякнул стакан…Птица-слава, не в масть вороненая,
Ковыляет всегда по пятам!
Дороги на Север,
Торосы да каменный лес…
Мой Бог – это ветер,
Срывающий листья с небес!
В дверь, между прочим, многоэтажно – голова над головой – заглядывают уже. Весь конвой сбежался, нарушая устав караульной службы. Сейчас заключенные собираться начнут. А и пусть…
Локти у Колчака вздрагивали мелко, больно было ему играть, и челюсти мои стискивались до протестующего хруста.
– Перепахана жизнь, поле пройдено,
Два крыла за спиною в мешке,
Я умру, но останется родина —
Там поют на родном языке.
Вновь город мне снится:
Гранитный, седой, золотой…
Мой Бог – это птица
Над Адмиралтейской иглой!
Устал мир от злого
Веселья на долгом пиру.
Мой Бог – это слово,
Пропетое на ветру,
Мой Бог – это слово,
Пропетое на ветру…
И на фоне затихающего струнного рокота глухой взрыд.
Кого это так пробрало?.. Кто у нас такой интеллигентный и знакомый и с Петербургом, и с Колчаковской биографией, вот удивительно.
– Слышь, комиссар, – протиснулся в обиженно заскрипевшую дверь могучий старик Степан Ферапонтович, некогда водивший со мною теософические споры: глаза под кустистыми бровями заплаканные, борода-мышеловка дыбом – хотишь, накажи меня, есь за што. Чужаком шшчитал… И аммирала, и тебя. А аммирал-от русскай… И ты тож, раз наши песни слушашь… Русскай ты человек яврейскава, значицца, производству…
У Колчака на мгновение слегка, но отчетливо надулись запавшие щеки. Смешинку глотал, на меня с неприкрытым, поди ты, наслаждением глядя. Небось есть на что посмотреть…
Я-то думал, что уже ко всем революционным пируэтам я за время адмиральского присутствия привык и ничем меня не пронять! Никакими открытиями новыми в загадочной, кто ж ее обозвал столь затейливо, русской душе, дорогие мои товарищи.
И юным красным партизаном, понимающим по древнееврейски, и адмиралом царским, лопочущим бойко на идиш…
Но чтобы меня русским человеком оттитуловали?.. Это что за национальная диффузия…
Попов в мою сторону покосился и тоже, поди ты, хихикает.
И прочие не отстают!
Кася вон даже кофе поперхнулась, Колчаку на счастье ее по спинке похлопать. До того у него ручонки иногда шаловливые, оказывается… И по рукам-то его не бьют, знает ведь к барышням подход… А Кася девчушка наголодавшаяся: до сих пор как увидит еду, скулы у нее сводит, ну и адмирал ей кусочки послаще и подсовывает с Потылицей наперегонки. Кофе с молоком у нее, "бяла кава" – она такой любит, я знаю, и белого хлебушка ломтик, намазанный чуть подсоленым маслицем коровьим с тертыми кедрушками: Потылицын кулинарный рецептик. Колчака потчевать от хворобного худосочия. А то и впрямь адмирал как из гербария. До четырех пудов не дотягивает.
Колчак ворчит – обкормили… – но особенно
