ресницами и ногтями дамочка.
Дана молча стояла, не понимая.
Дамочка, к ней приблизившись, отвела свой зонт и спросила: – Ты мокрощель, смотрю?
– Мокрощель я, – вторила Дана. Странность её прикрывали сумрак и дождь.
– Впервые?
Дана молчала.
– Возраст… лет сорок?
– Да.
– И есть презы?
– Да.
– Покажи мне.
Дана явила обе ладони.
Дамочка прыснула. – Этим вату катать, дурища. Шла бы ты к маме.
– К маме не надо. Мама не хочет.
Дамочка мыслила вслух раздумчиво: – Всё равно ведь начнёшь когда… Ты, скажу, не ахти собой, но таких тоже любят… – Пальцами отвела она Дане мокрую прядь со лба и дала ей большую с хрустами пачку. – Ладно, айда со мной. Нас имели, имеют, будут всегда иметь! – Она прыснула и пошла вперёд… При огнях шоссе она в Дану всмотрелась, но было поздно: чёрный сверкающий лимузин подплыл; из задней двери послышалось:
– Girl, приблизься!
Дану привлёк к себе суетливый и лет под сорок, с пейсами из-под шляпы чёрного цвета, маленький человечек; взглядами Дана встретилась с пассажиром вторым, огромным, коротко стриженным и седым, как лунь. Круглый маленький суетливый тип задирал ей куртку.
– Вы, босс, не против? Вы меня наняли, – он трещал, – для дела, и мне угодно вас испытать. Озлись вы, нравственно оскорбись, вцепись в моральные-де устои, то есть запни вы здесь мою прихоть, – я не смогу вам верить. Вдруг, потеряв сто тысяч, вы пожалеете, – где тогда мой процент? Я был адвокат из дошлых, и я навиделся, как ломалась судьба! Проводят курс, что сулит преференции, и пасуют вдруг. Типа, шёл ты, шёл и – бабах в дерьмо! Либо кто-то вдруг Моцарт стал, а утюг подле нот забыл, и нет Моцарта: спёкся, ноты сгорели. Ровно как я, пардон, в девяностых был VIP-ом и нуворишем – нынче наймит у вас. Я, причём, не сошёл с ума, не утратил ни смётки, ни интеллекта. Но!! Я постиг вдруг… – он взял хрустящую пачку Даны из её мокрых маленьких рук. – Я понял, что сей разумный, нравственный мир наш – только каприз. Мытьё наших рук – каприз, блажь, вычуры, а обычное – чтоб они были грязные. Ибо истинен не прогресс культуры, но чтоб, к примеру, гордый Нью-Йорк с Москвой были в прахе, как древний Мемфис либо Афины; пыль чтоб всегда забивала лёгкие; чтоб гавно с мочой вечно пачкали стринги. Также, босс, истинно – что Лас-Вегас с рулеткой вас обанкротит. Истинно – что порядок и разум суть в испражнениях. Сходно истинно – что как раз мой каприз над всем. Я теперь это понял. Раньше я – Ройцман – горних высот искал, непреложнейших истин. Всё в цицероны мнил. Умный мальчик еврейский, я о себе был мнения!.. О, я искренно думал, что лишь случайно Богом не сделался. А в итоге взыскательный мальчик Ройцман… – он сжал немеющей Дане ногу, – вышло, затем рождён, чтоб сыметь эту сучку и улететь к чертям с вами
