открой окна и двери, вдруг там фотографии по стенам везде… Сколько поколений тут прожило? Дом такой, ну не оторваться… Я бы хотела в таком… Мой.
Вспомнил
На днях он позвонил.
Он никогда мне не звонил, уже много лет не звонил, и вдруг позвонил.
– Что случилось? – спросила я.
Последний раз он приходил ко мне на работу, давно-давно…
Пришел и сказал: «У меня мама умерла… вчера…»
Дома были жена и сын, еще первый брак, но он пришел вдруг ко мне и сказал, что умерла мама. А на днях он позвонил и сказал: «Жену только что прооперировали…»
Второй уже брак. С дочерью проблемы нерешаемые… очень тяжело…
И я поняла, почему позвонил мне. Такое место отведено мне в его жизни.
Никогда не звонил. С юности.
Никогда, ни разу не поцеловал. А были наедине много раз. И на даче одни, молодые, восемнадцать-двадцать… И в лодке белой ночью на таллинском озере Харку. Всю ночь в лодке, и обнимали меня его толстый свитер и куртка, он снял их, чтобы не мерзла, а сам не обнимал, только дрожал. А на даче только ягоды разные собирал и кормил меня. И еще когда под дождь попали, по грядкам бежали, ноги мои все в грязи и брызгах, то тоже не целовал и не обнимал. Только в тазик воды налил теплой, погрел сначала воду, я сидела в кресле, а он ноги в тазик мои опустил и мыл. Чтобы не простудилась.
И вот позвонил недавно, жена заболела, дочь ушла… Впервые за тридцать лет позвонил. И три часа или четыре мы разговаривали.
«А помнишь?» – спрашиваю. – «Нет…»
«А это помнишь?» – «Нет…»
«А помнишь, как мы в колхозе эстонском на картошке были… На втором курсе… Ты вдруг попросил у меня три рубля, помнишь?» – «Нет…»
Сказал, что срочно домой смотаться надо, что вернешься и сразу отдашь.
И вдруг я просыпаюсь в своем спальном мешке, мы все на полу спали в мешках, на эстонском хуторе, просыпаюсь от тени на лице, открываю глаза, а ты сидишь тихо на корточках и любуешься, я поймала, успела поймать твой взгляд. Открыла глаза и внезапно поймала. Как любуешься, подперев щеку ладонью. Тихо сидишь на корточках, чтобы не проснулась.
Но я проснулась от твоего взгляда, а ты сразу лицо одел и говоришь… смешно так вспоминать…
«Помнишь?» – «Нет…»
Ты говоришь: «А я тебе три рубля хочу вернуть. Возьми. Спасибо».
Что ж ты меня ни разу не поцеловал, гад? Ни разу…
Смеется.
«Не скажу, – говорит. – Но ноги я точно никому больше не мыл. И на спящих так не смотрел. Это точно. Но черт… Не помню… Очень смутно… сейчас вот только вспоминаю… да… вспомнил».
Хорошо живут
У Люды была очень красивая грудь и мертвые глазницы.
Она каким-то краем измученного мозга помнила, что грудь красивая, поэтому открывала ее, умеренно и с расчетом, все
