к входной двери. Чтобы уже завтра выкинуть то, что уже нельзя спасти и отдать службе чистки то, что еще можно, соответственно. Оставив ящики – либо с той стороны двери, либо передать лично в руки. И уже окончательно закрыв шкаф, отошел к обувнице. Где уже чуть быстрее избавился от темно-бежевых укороченных кожаных сапог. Благо – они были на небольших молниях. И тут же убрал их с прохода на верхнюю полку этой же самой тумбы из темного дерева. И только собирался от нее отстраниться, как вновь замер и подвис на месте, зависнув у нее.
Упершись руками в деревянную мебель, до ее хруста и скрипа пальцев, Александр вымученно прикрыл глаза и глубоко вздохнул. Затем также глубоко выдохнул. И сомкнул веки между собой еще сильнее – до цветных и пульсирующих кругов перед ними. Вновь повторил дыхательное упражнение. И ко всему прочему – сдавил переносицу пальцами правой рукой. Кончиками их – накрывая еще и веки. Вдавливая их, таким образом, вдвойне сильнее. После чего – ударил ей по тумбе со всей дури. И развернулся к ней спиной. Как и к зеркалу. Что не пострадало – только волею случая. Хотя направление и угол удара, как и попадания, были явно скошены и не дали того результата, успокоения, которого бы хотелось. Но и сильно же вредить обустройству, как и самому помещению, желания не было. Вот и пришлось ему обойтись малой кровью. Ему!
Сцепив зубы до хруста, мужчина мотнул несколько раз головой, отбиваясь от невольного сравнения себя с Розой. Где он – умеет и может выбирать, расставляя верно, как ему, во всяком случае, кажется, приоритеты. И где она – совершенно не парится по этому поводу. Но от чего-то же, и оба, приходят к одному и тому же итогу – мебель и аксессуары жалко. Хоть и с одним немаловажным уточнением – он из-за этого на других, живых, в этом же самом помещении и вопросе не переключается. Не ищет альтернативы и компромисса. А она же – да. И как видно – с удовольствием.
Опустив руки, как и голову, вниз. Вместе со взглядом – пройтись по телу и внешнему виду. Александр поджал губы и как-то горестно, почти обреченно, простонал-прорычал. Его белая длинная футболка, поверх синих свободных джинс, и с ними же вместе – была вся в мелких каплях уже высохшей и въевшейся крови. Когда же пальто, что своевременно отправилось в утиль, в ее, что ни на есть, пятнах. Полноценных и больших, а где-то и размазанных. Как в ужастиках – с отпечатками кровавых ладоней на стекле или стенах, потолке или полу.
Проведя по тканям руками, снизу вверх и сверху вниз, несколько раз. Он будто снова почувствовал это липкое, одновременно и склизкое, ощущение на ладонях и пальцах. И это при условии, что руки-то он помыл. И еще же Розы! А будто бы и нет. Будто бы снова вернулся в тот ало-кровавый ад. С металлическим привкусом на языке и с прохладно-теплым ощущением жизни Софии на себе.
И ведь он не бежал, не летел и не скрывался, идя домой. Идя! Как и в случае со ступеньками – он шел. Он вбивал себя и выбивал же из себя. Не только – все это, но и самого же себя. Старого себя. Со своими, теми, ошибками.
Шел,
