смирения, бесстрастия, т. е. возможного равнодушия ко всему, что может нарушить мир душевный.
В миру я не могу этого достичь, это очень трудно; я пробовала отказаться от всего, что меня отвлекает, – музыка, чтение ненужных книг, встречи с разными ненужными людьми, пустые разговоры… Надо слишком много силы воли, чтоб в кругу всего этого устроить свою жизнь так, чтобы ничего нарушающего мой покой душевный меня не прикасалось, ведь мне с тобой равняться нельзя: я самая обыкновенная женщина; если я отдам всё, мне надо к кому-нибудь пристроиться, трудиться, т. е. жить своим трудом, я не могу. Что же я буду делать? Какую я принесу жертву Богу? А без жертвы, без труда спастись нельзя; вот для нас, слабых и одиноких женщин, по-моему, самое лучшее, приличное место – это то, в котором я теперь живу».
Вскоре Мария Николаевна стала духовной дочерью преподобного Амвросия, старца Оптинской пустыни. Он благословил ее на жительство в женском монастыре в Шамордине, который он незадолго до этого основал. Отец Амвросий сам выбрал ей место для кельи и нарисовал план будущего дома. Однако родные надеялись, что Мария Николаевна все же изменит свое решение.
Дело в том, что для женщины с ее воспитанием и образованием стать монахиней означало очень смелый и даже эксцентрический поступок. Ничуть не менее эксцентрический, чем поведение ее брата Льва, который после своего духовного переворота стал носить крестьянские одежды и пахать землю. Вообще, при всей разности религиозных взглядов между младшими братом и сестрой было удивительно много общего. Их «смирение» было едва ли не продолжением их слишком гордых и независимых натур, не желавших поступать так, как поступают все.
Неслучайно именно Лев с наибольшим пониманием относился к выбору своей сестры. Другой брат, Сергей Николаевич, откровенно смеялся над ее монашеским одеянием и называл ее клобук «цилиндром».
Лев относился к поступку сестры все-таки с пониманием: «Да, монашеская жизнь имеет много хорошего: главное то, что устранены соблазны и занято время безвредными молитвами. Это прекрасно, но отчего бы не занять время трудом прокормления себя и других, свойственным человеку».
Тем не менее Толстой отрицал церковь, что приводило к спорам между братом и сестрой. Но эти споры никогда даже не приводили к разрыву отношений. Обычно они заканчивались… шуткой. Оба ценили остроумие. Однажды, посетив сестру в Шамордине, Толстой пошутил: «Вас тут семьсот дур монахинь, ничего не делающих». Это была нехорошая шутка. Шамординский монастырь был действительно переполнен девицами и женщинами из самых бедных, неразвитых слоев, ибо устроитель монастыря Амвросий перед кончиной приказал принимать в него всех желающих. В ответ на эту злую шутку Мария Николаевна вскоре прислала в Ясную собственноручно вышитую подушечку с надписью: «Одна из семисот Ш-х дур». И Толстой не только оценил этот ответ, но и устыдился своей сгоряча сказанной фразы.
Эта подушечка сестры и сегодня лежит на кресле в кабинете
