и порядочным мужем. Когда в конце первого года их брака Мириам родила ему сына, он рыдал от радости. В течение последующих пяти лет она подарила ему еще трех мальчиков и девочку Лейлу. Со временем дети заполнили пустоту, оставленную ее обреченной любовью к Джибрилу. Видя, как они играют под присмотром любящего отца, она иногда чувствовала себя виноватой в том, что счастлива, а Джибрил так и не нашел утешения. От друзей она слышала, что он сильно пьет и проводит дни в рыночных кабаках и борделях, бросая на ветер подаренные Сулейманом деньги.
В последний раз Мириам видела Джибрила на похоронах мужа. Махмуд, так и не сумевший победить свою любовь к пахлаве и сладкому марокканскому вину, умер от сердечного приступа в шестьдесят два года. Мириам было сорок. Несмотря на морщинки вокруг глаз и жирок на бедрах, она была по-прежнему прекрасна. А вот Джибрила возраст не пощадил. Усохший, сгорбленный, с выпирающими венами и желтыми глазами горького пьяницы, он выглядел на двадцать лет старше и был так же мрачен и озлоблен, как Махмуд был счастлив и великодушен.
Он подошел к Мириам, стоявшей рядом со своим старшим сыном Рафиком. Та сразу поняла, что он пьян.
– Ну вот, – произнес Джибрил, глотая слова, – старый ублюдок наконец-то сдох. Когда я могу прийти к тебе, Мириам? Скажи, когда?
Мириам залилась краской. Какой стыд! Какой позор!
«Как он может так поступать? Со мной, с собой? Да еще и сегодня!»
Вперед выступил Рафик:
– Моя мать скорбит. Как и все мы. Тебе нужно уйти!
– Прочь с дороги! – прорычал Джибрил.
– Ты пьян! Никто не желает тебя здесь видеть!
– Твоя мать желает меня! Она любит меня. Всегда любила! Скажи ему, Мириам!
Мириам повернулась к нему и грустно сказала:
– Сегодня я похоронила двух человек, которых любила. Своего мужа – и мальчика, которым ты был когда-то. Прощай, Джибрил!
В ту ночь Джибрил повесился на дереве в саду Менара. В предсмертной записке было всего одно слово: «Предан».
Девочка отложила книгу и сморгнула слезы. Она перечитывала ее сотни раз, и всегда эта история трогала ее до глубины души. Да, она жила в 1983-м, не в 1892-м, и читала книгу в мрачном, промозглом детском доме в Нью-Йорке, а не в марокканском дворце. Но трагическая любовь Мириам и Джибрила все же многое говорила ее сердцу даже через века.
Девочка знала, что это такое – чувствовать свое бессилие. Быть брошенной собственной матерью. Быть просто вещью для мужчин. Призом, который следует завоевать. Быть ведомой по жизни, как ягненок на бойню, без права распоряжаться своей судьбой.
– Что с тобой, София?
Мальчик обнял ее за плечи, словно стараясь уберечь. Он был единственным, кому она сказала о книге. Единственным, кто ее понимал. Другие дети в доме не понимали. Издевались над ней и ее старым, потрепанным любовным романом.
– Они завидуют, – уверял он. – Потому что у тебя есть история семьи, а у них нет.
