– ближе к финансам, а у нас ведь, кто правит деньгами, правит всем. И если такой человек, да позвонит куда следует, чтобы его ребенка приняли в Университет? Ну, или чтобы хотя бы отнеслись со вниманием… Это же шанс? Наш шанс. Марьянкин шанс. Ну и какая тут разница, что она с бывшим мужем уже десять лет не разговаривает?
Неужели уже десять, на самом деле? Нет, даже больше. Вот ведь, как время-то летит… Вообще-то да, если вспомнить, сколько всего за это время с ней послучалось… Как растила Марьянку, крутясь на двух работах, чтобы в доме было хоть что-нибудь, как вышла потом второй раз замуж – и так хорошо получилось, кто бы ожидал, как бросила работу и начала рисовать всерьез, как родила еще сына – и правда, десять с лишним лет наберется… Но все равно, когда вспоминаешь, как уходила тогда с пятилетней Марьянкой из этого дома, в ночь, в никуда…
Они поженились так рано, такими молодыми и глупыми… Марина до сих пор не понимает, что дернуло ее выйти замуж за этого Мишу, она и не знала его совсем. Он учился на другом курсе, на другом факультете. Появился внезапно возле нее – и больше не уходил. Разогнал постепенно всех прочих мальчиков, и даже ее подружкам от него доставалось. Он ревновал ее, а ей, молоденькой дурочке, тогда это льстило. И внимание льстило, и вечные эти розы зимой. И то, что уже через два месяца знакомства он настойчиво стал звать ее замуж. Вот только зачем она согласилась… Хотя… Там был такой роскошный дом, и очаровательная мама, и папа – генерал. Марина никогда раньше не видела такого блеска, в ее семье все были скромными инженерами… Огромная квартира, шикарная мебель, отдельная ванная для них с Мишкой – это в московской-то квартире, в доевроремонтные времена… Конечно, все равно дура была, это теперь она знает, что свободу нельзя менять ни на какие житейские блага, но тогда…
А именно свободой ей пришлось заплатить за все обретенное внешнее великолепие. Нет, ее никто ни в чем не притеснял, и мама, и папа-генерал были с ней очень ласковы, называли доченькой, а Мишка – тот вообще только что не на руках носил. Но почему-то ей было так трудно там находиться, даже дышать. До замужества она ощущала себя такой легкой, веселой, заводной – а тут ее сразу как подменили… Ей не хотелось больше ни петь, ни смеяться. Она стала одеваться в какие-то серые, бесцветные вещи, и даже рыжие кудри, казалось, выцвели и поблекли. У нее было все – а счастья не было.
Ей было страшно стыдно – ее так все любят, так заботятся, а она тоскует. И главное – о чем, с чего? Она и сама не могла бы ответить на этот вопрос. Возможно, конечно, причина крылась в ее самочувствии – она забеременела через три месяца после свадьбы, ее постоянно мутило в дополнение к уже привычной душевной тоске, и даже мишкин восторг слабо скрашивал общую поганость.
А Мишка действительно был в восторге. Он вообще был в каком-то непреходящем восторге с самой свадьбы, но тут его радость стала зашкаливать за все мыслимые покзатели. Марина сказала ему о своей беременности с самого первого дня, как только сама поняла – и он тут
