что там происходит. Одно оставалось несомненным: конные турецкие толпы налетали на союзников, как волны прибоя, – беспрерывно, одна за другой.
Полки Суворова стояли непоколебимо – за них он не боялся. Беспокоил Суворова принц Кобургский, с которым они волей-неволей были разобщены. Их войска не шли рядом, как при Фокшанах, а отстояли друг от друга верст на пять, и Суворов опасался, как бы австрийцы не дрогнули, хотя каждый австрийский солдат знал, что, если он побежит, его ждет верная смерть от кривой турецкой шашки.
Суворова беспокоило и другое: хватит ли у полковника Карачая живой силы противостоять со своими восемью эскадронами и двумя батальонами этому бешеному натиску турок?
Великий визирь мало того что выбрал весьма удобную для защиты позицию, но чрезвычайно искусно руководил боем. Увидев, что русские и австрийцы разъединены, он бросил в середину их тысячи спагов. Визирь хотел смять Карачая и вбить клин между принцем и Суворовым.
«С умом задумано, да без ума сделано. Ему не дробить бы силы, а кинуть все на одного из нас – и тогда конец!» – думал Суворов.
Суворов слал ординарца за ординарцем к Карачаю, чтобы узнать, как он держится. Карачай, наученный Суворовым, не ограничивался защитой – все время ходил в атаку. Но турки продолжали наседать.
Вот показался ординарец Карачая – корнет венгерского гусарского полка. Он мчался, сколько было сил у его маленькой, легкой лошаденки, почти пригнувшись к ее шее. Яркая ташка[59] отлетала назад.
«Должно быть, туго приходится бедному Карачаю – на корнете нет лица», – встревожился Суворов.
– Ваше высокопревосходительство, полковник Карачай просит подкрепления. Пехоты! – выпалил корнет.
Суворов, не говоря ни слова, круто повернул коня и поскакал к фанагорийцам.
– А ну-ка, ребятушки, подсобим полковнику Карачаю! Сделаем туркам карачун! – весело крикнул он. – Вперед! Марш!
Егеря повернулись и быстрым шагом пошли в лощину.
Суворов поехал назад. Навстречу ему спешил казачий есаул-ординарец.
– Что Карачай? Держится? – спросил Суворов.
– Так точно, ваше высокопревосходительство! – отрубил есаул. – Устоял, наши помогли!
Суворов полузакрыл глаза и широко улыбнулся:
– Мои-то не выдадут, помилуй Бог! Богатыри! Русские!
Потом ударил плетью коня и взлетел на холм. Он хотел глянуть в трубу, что там внизу, но снизу, из лощины, раздалось «ура».
– Наконец побежали басурманы. Сейчас можно будет полдничать, – сказал с облегчением Суворов и поехал к пехотным каре.
Он хорошо изучил турок: если спаги побежали, то теперь за ними отступят по всей линии. Надолго ли, но отступят.
Суворов был прав: последние отряды турок, занимавшие деревню и лес Каята, ускакали по направлению к деревне Бохча, которая виднелась верстах в полутора. Русские войска заняли обезлюдевшую, разграбленную турками, опустошенную деревню и небольшой редкий лесок.
Полуденное
Ташка – гусарская сумочка, висящая на ремнях ниже колен.
