обрамлявшие московские тротуары, с каждым днем поднимались все выше. Дворники до изнеможения расчищали дороги, будто соревнуясь с непогодой – кто кого. Вскоре на помощь дворникам пришло весеннее солнышко, прогревшее промерзшую Москву и разбудившее веселые ручьи, которые наперегонки побежали вдоль домов и улиц, вызывая бурный восторг детворы.
Зиму Савва почти не заметил…
Только что вернувшийся из Берлина Савва, сидел в кресле в уютном кабинете Марии Федоровны и с удовольствием слушал рассказ о гастролях театра в Ялте. Радостно-возбужденная Мария Федоровна расхаживала из угла в угол, и оттого Савве то и дело приходилось поворачивать голову вслед. Делал он это с удовольствием. Андреева была хороша – в светло-бежевом домашнем платье из мягкой шерсти, со слегка растрепавшимися волосами и румянцем на лице, выглядела как молоденькая девушка.
– Вышло так, что в Ялте сейчас Бунин, Куприн, Скиталец, Мамин-Сибиряк, – старательно перечислила она известные Савве имена. – Мы все собирались вечерами у Антона Павловича, который оказывал нам самый радушный прием и, кажется, был очень доволен. А уж эти писатели, Савва, такой необычный народ! Каждый из них считает, что именно он велик, а остальные – так … – она небрежно махнула рукой. – Кстати, познакомилась с Максимом Горьким. – Мария Федоровна загадочно улыбнулась. – Знаете, Савва, так интересно, когда вначале знакомишься с произведениями, а потом с их автором. – Она снова улыбнулась своим мыслям. – Право же, очень интересно! Ведь страшно разочароваться, каждый из нас рисует свой образ писателя. Но здесь – никакого разочарования! Горький сразу приковал к себе всеобщее внимание. Представьте, Савва, – высокие сапоги, разлетайка, длинные прямые волосы, грубые черты лица, рыжие усы. И, ужас-то какой! – все время чертыхается. Но все это так мило! Нет, Савва, вы только представьте!
Морозов слушал с полуулыбкой, не перебивая. Давно ее не слышал…
– Двигается он легко и плавно, – продолжала Андреева, – несмотря на рост, но все время руками размахивает. – Перейдя на широкий шаг, забавно изобразила, как размахивает руками Горький.
Савва одобрительно рассмеялся и полез в карман за портсигаром.
– И вот об одном вечере хочу вас сказать, когда все писатели у Антона Павловича собрались. – Мария Федоровна сделала паузу. – Да интересно ли вам?
– Очень, разве не заметно? Продолжайте, продолжайте, Маша, – улыбнулся Морозов, любуясь хозяйкой.
– Чехов на диване сидел, поджав ноги, и с улыбкой внимательно слушал. – Она протянула Савве пепельницу. – Прямо как вы сейчас. Горький всех убеждал, что… Нет, вы только послушайте! – потребовала она, заметив, что Савва опустил глаза, прикуривая. – Что «Толстой и Достоевский принесли великий вред русскому народу, стараясь пресечь, остановить и удержать историю его развития». Каково? Все его, конечно, слушали и молчали, а когда он ушел, стали возмущаться и кричать: «Какое нахальство! Как он смеет! Самоучка!» Но это, Савва, только, когда он ушел. Даже Чехов нахмурился: «Что же вы
