чтобы проветрить кабинет. В гостиной зазвонил телефон. Положив книгу о Морозове на подоконник, я вышла. А когда вернулась – увидела белого голубя, который, наклонив головку, сидел на книге, будто пытался заглянуть внутрь черными бусинками глаз…
В течение трех дней голубь то улетал, то снова возвращался на отлив у окна кабинета. И даже позволил себя сфотографировать…
Скажете мистика? Возможно. Но ведь мистика – всего лишь то, что неподвластно рациональному человеческому разуму…
А одной тайной в истории все-таки стало меньше! Во всяком случае, для меня самой…
– Как мне надоел дождь, Савва, кабы ты знал! Поливает, будто осень на дворе. Тоску навевает!
– Зинаида, голубушка моя, такой дом тебе построил, вся Москва только о нем и говорит, а ты еще смеешь о тоске рассуждать? – Глаза коренастого мужчины средних лет смеялись.
– А тебе не приходило в голову, Саввушка, что я могу просто по тебе тосковать? Ты вечно пропадаешь по своим делам, а мы с детьми только-то и делаем, что вспоминаем, когда видели тебя в последний раз. Вскорости забудешь, как выгляжу! – Повернувшись к зеркалу, Зинаида привычным движением заколола шпилькой темные волосы и довольно глянула на свое отражение.
– Да уж, забудешь, как же! – Савва порывисто обнял жену. – Не для того, наверное, тебя у племянника увел![1]
– Пусти! Все кости переломаешь! – Шутливо хлопнула она мужа по спине. – Силища-то какая! Пусти, говорю!
Савва нехотя разжал руки и, уже отходя в сторону, подхватил со столикатомик в кожаном переплете.
– Никак Пушкина читаешь?
– Перечитываю. Ты-то всего Пушкина наизусть знаешь, а у меня в голове свободного места уж не осталось. Всё, куда ни глянь, хлопоты да дела. Суета одна, ей-богу!
Заметив, что Савва захлопнул книгу и прикоснулся к серебряной цепочке, явно намереваясь вытянуть часы из кармана жилетки, Зинаида замолчала.
– Так что ты говорила? – Савва отпустил цепочку и, неловко повернувшись, едва не опрокинул с подставки вазу с фарфоровыми цветами. Заметив укоризненный взгляд жены, недовольно поморщился. Россыпь фарфоровых безделушек, заполнивших дом, была предметом его раздражения. У Зинаиды, определенно, отсутствовало чувство меры. Спальня из карельской березы с бронзой, мебель, покрытая голубым штофом – куда ни шло, но обилие фарфора, из которого были сделаны стоящие на столиках вазы, бесчисленные крохотные статуэтки и даже рамы зеркал – очевидный признак тщеславия и дань показной роскоши, пошлой и чрезмерной. Сам он, напротив, предпочитал строгий английский стиль во всем – и в одежде, и манере поведения. Любовь ко всему английскому появилась еще в молодости, когда, закончив физико-математический факультет Московского университета, уехал изучать химию в Кембридж, где стал специалистом по красителям, и получил даже несколько патентов за изобретения. Ему нравилась английская обязательность, деловая хватка, неспешность в поведении и сдержанность в проявлении чувств. Глядя, как
З. Г. Морозова (урожденная Зимина) в семнадцать лет вышла замуж за С. В. Морозова – племянника С. Т. Морозова. Муж вскоре начал вести праздный образ жизни: женщины, карты, скачки, охота. Однажды, проявив своенравный характер, Зинаида Григорьевна пришла на бал в клуб Никольской мануфактуры одна и попала под опеку Саввы. Вскоре брак Зинаиды Григорьевны был расторгнут. Влюбленные стали встречаться открыто. Старообрядческий клан Морозовых не одобрял происходящее. Однако, заявление Саввы о том, что они ждут ребенка и решили пожениться, вынудило его родителей дать согласие на брак.
