– «Der Feldkommandant».
Таня вернулась домой и рассказала о прочитанном Людмиле.
– Я знаю, для чего это им нужно: они переодевают своих шпионов. Нечисть фашистская! Ты можешь себе это представить, Люся, – кто-то является к тебе из-за тридевяти земель, незваный-непрошеный, и начинает командовать, что тебе делать, что нужно отдать и что можно оставить? Да что они, с ума посходили, что ли? Я знаю, это наивно выглядит, глупо даже, но вот ты попробуй забудь о том, что все с этим уже свыклись, и попробуй подумать об этом как бы впервые…
– Не вижу смысла в таких размышлениях. – Людмила пожала плечами. – С таким же успехом можно сесть и думать: «А ведь среди людей попадаются плохие; почему природа не устроила так, чтобы все рождались только хорошими?»
– Ничего ты не понимаешь, – вздохнула Таня. – Есть вещи, которые происходят только потому, что люди к ним привыкли. И к войне тоже привыкли, Люся, я тебя уверяю, что все дело только в этом! Конечно, все боятся войны, но боятся, скорее, того, что она приносит с собой: боятся всяких лишений, опасности… А ведь главное совсем не в этом, Люся, пойми ты, совсем не в этом дело; и даже если бы можно было вести войну какими-то более человечными способами, она все равно не стала бы менее страшной, – именно сама сущность войны, ее идея., мысль о том, что кто-то более сильный может прийти и подчинить себе другого лишь потому, что этот другой слабее… Ты знаешь, мне совсем не хочется жить.
– Всем слабым людям не хочется жить, когда становится тяжело. Маяковский очень правильно ответил на последние стихи Есенина.
– Чтобы тут же последовать его примеру.
– Хотя бы! О чем это говорит? Только о том, что человек оказался слабее поэта. Но прав все-таки поэт.
– Господи, до чего ты любишь прописные истины… Успокойся: я не собираюсь ни вешаться, ни вскрывать себе вены. Я просто констатирую факт – жить мне расхотелось…
Людмила долго смотрела на нее, словно не узнавая.
– А знаешь, Татьяна, – сказала она в раздумье, – я, кажется, действительно очень в тебе ошиблась…
– Во мне все ошибались. Все считали меня смелой и отчаянной, потому что я дралась с мальчишками и изводила преподавателей! А я совсем не такая… я трусиха, я тебе это уже говорила.
Людмила усмехнулась.
– Дело не в трусости. Я считала тебя способной на большое чувство, на любовь… ну, настоящую, такую, какая бывает в книгах. Я думала, что с Сергеем у тебя все очень серьезно…
– Не понимаю, – встревоженно сказала Таня. – При чем тут мое чувство к Сереже?
– Вот именно – ни при чем! – почти выкрикнула Людмила. – В том-то и дело, что сейчас чувство это – где-то там, а все твои переживания – вот здесь, и между ними никакой не осталось ни связи, ни зависимости, ничего!
– Как это – не осталось…
– Не знаю, Татьяна! Понятия не имею, как это случилось, но ты сейчас только
