что мои ноги проваливаются под лестницу. Когда я поднимал ногу вверх, вся лестница поднималась вместе с ней. Добравшись до лестничной площадки, я остановился передохнуть и прислонился к стене. Мое плечо скользнуло чуть вниз по окровавленной стене. Я тихо сдавленно крикнул, и голос мамы исчез. А ее тело сделалось необыкновенно легким.
Когда я пришел в себя, то увидел, что сижу с расставленными коленями на полу в луже крови. У меня между ног лежала мама, плед полностью раскрылся. Я ужасно растерялся. Делалось невыносимо от мысли, что я должен встать на ноги и подняться по лестнице, перед этим снова завернув маму в плед. Четвертый раз за это утро я испытал желание все бросить. Я, наверно, так бы и сделал, если бы в голове не раздался возглас. Приближается поезд «Хэчжин».
Я поднялся. Кое-как обернул маму пледом и взял ее на руки. Помня о приближающемся поезде, я поднялся по лестнице и добрался до двери на крышу. Пальцем я нажал на ручку, толчком ноги открыл саму дверь и вышел на террасу. Прямо в лицо дул колючий декабрьский ветер. В тумане раздавался крик чаек. Садовые качели, стоявшие под навесом, раскачивались от ветра и скрипели. Они переезжали с нами с места на место со времен Панбэдона. Мама часто сидела в них, делая передышки, когда ухаживала за садом на крыше. Иногда она притворялась, что пьет там чай, а на самом деле подглядывала за мной в моей комнате.
Я прошел по выложенной камнями дорожке к навесу и положил тело мамы спиной на сиденье качелей. Под весом мамы они остановились и перестали скрипеть.
Рядом стояли две скамейки без спинок, стол и гриль для барбекю на длинных ножках. Я встал перед столом, изготовленным по маминому дизайну. Он представлял собой ящик из прочного дерева и был рассчитан на восемь человек. Когда сдвигали его верхнюю крышку, под ним открывалось большое пространство, куда мог бы поместиться я. Мама хранила там необходимые для работы в саду вещи – синий брезент, прозрачною пластиковую пленку, мешок с удобрением, мотыгу, садовые ножницы, лопату, пилу, пустые горшки и резиновый шланг для полива…
Я вынул их и положил на пол. Освобожденное место я застелил пластиковой пленкой. Получилось место погребения, куда я и уложил тело мамы. Я почувствовал себя потерянным. Похороны папы и брата были еще в детстве, и я совсем ничего не помнил. Как рассказала мне позже мама, в день похорон я крепко спал. Да и помни я что-нибудь, чем бы мне это помогло? Даже если бы я попытался сделать на ее похоронах что-нибудь особенное, ей бы все равно, скорее всего, это не понравилось, как обычно не нравилось все, что я делал. Еще и сказала бы сердито. Сам убил, а теперь пытаешься мне угодить.
Я накрыл ее брезентом, а сверху положил вещи, которые достал из этого стола-ящика. В ногах разложил пустые горшки и инструменты, на голове пристроил прозрачный пластик и мешки с удобрением. Шлангом замотал край брезента и как следует его закрепил. Когда я поднял пилу, в ушах снова раздался голос мамы:
Надо было покончить тогда.
Весь пот сразу испарился, лицо покраснело, словно раскаленная печь в сауне.
