style="font-size:15px;"> Разумеется, мы с папой рванули вперед, и после одного особенно сильного толчка я вдруг почувствовала, как на папино пальто рядом с моей рукой легла еще чья-то маленькая холодная рука.
Я была шокирована, увидев, как эта рука залезла в папин карман и вытащила из него бумажник. Не раздумывая, я дернулась вперед и схватила воришку за запястье.
Бумажник скользнул назад в папин карман, а схваченный за запястье воришка негромко взвыл:
– Проклятье! Отпустите меня! Отпустите! Умоляю, мисс, не зовите полицию. Я хотел просто посмотреть на бумажник, а потом собирался положить его назад.
Незадачливый воришка оказался курносым, с ярко-синими глазами на перепачканном сажей лице.
– Не собирался, – прошипела я, не торопясь пока что звать полицейского. Этот воришка показался мне неудачником, а папа и мама всегда учили меня, что нужно быть доброй и милосердной к тем, кому в этой жизни повезло меньше, чем тебе самой. Впрочем, это вряд ли означает, что неудачникам позволено залезать в папин карман – любая доброта тоже должна иметь границы.
– Собирался. Честное слово, – возразил воришка, безуспешно пытаясь вырвать руку.
– Я не хочу сдавать тебя полицейским, но впредь держись подальше от наших карманов, понял? Поклянись.
– Клянусь. Клянусь. А теперь отпустите меня, у вас очень острые ногти.
Не такие уж они у меня острые на самом деле, просто я как следует запустила их в руку воришки. Это, конечно, не слишком учтиво, но, быть может, отучит его шарить по карманам.
– Поклянись могилой своей матери, – торжественно сказала я. Поработав и потолкавшись в музее, я знаю, насколько это серьезно – поклясться чьей-то могилой!
Воришка закатил глаза, глубоко вздохнул и с готовностью ответил:
– Все в порядке, клянусь могилой своей матери.
– Тогда ладно, – сказала я, выпуская его запястье. В знак признательности воришка коротко кивнул мне и тут же растворился в толпе.
В ту же минуту папа посмотрел на меня через плечо и пробурчал:
– Теодосия, что ты там копаешься? Перестань глазеть по сторонам и пошевеливайся.
Оказавшись внутри вокзала, мы протолкались к выходу на платформу, где нас ожидала мама. Пассажиров на платформе почти не осталось, все они давно ушли. Мама сидела на крышке одного из своих дорожных сундуков. Еще несколько сундуков, чемоданов и ящиков были сложены грудой, которая, казалось, могла рассыпаться при первом же сильном порыве ветра.
Я была так рада маме, что сразу же захотела побежать и прижаться к ней, но я так давно не видела ее, что почему-то оробела. Тогда мама сама раскинула руки, я подбежала, и она обняла меня, прогоняя прочь все мои сомнения и колебания. Своей щекой я почувствовала мягкую ткань маминого дорожного платья, носом уловила знакомый аромат сирени и только теперь по-настоящему поняла, как же соскучилась.
