дрожью Алекс положил украшение обратно в пакетик.
– Как у тебя с сотрудниками в твоей оперативной группе? – спросил Турбьерн. – Вы сможете взять на себя такое большое дело?
– Думаю, сможем.
Турбьерн посмотрел на него с удивлением:
– А Рюд остался в твоей группе?
– Да. И Бергман. Хотя она сидит дома с ребенком.
– Ах да, черт. – Коллега ухмыльнулся. – Она забеременела от старого профессора.
Однако, посмотрев в лицо Алексу, он перестал ухмыляться.
– Турбьерн, такого рода разговоры ты можешь вести с кем-нибудь другим. Меня это не интересует.
– Однако она уже скоро должна вернуться? – Турбьерн тут же сменил тему.
– Кажется, да. В противном случае мне придется привлечь следователя со стороны. Но меня весьма бы устроило, если бы Фредрика вернулась как можно скорее – прямо завтра.
Алекс слабо улыбнулся.
– Кто знает, – проговорил Турбьерн. – Может быть, ей надоело сидеть дома.
– Может быть, – кивнул Алекс.
– Завтра? – переспросила Фредрика.
– Почему бы нет? – ответил Спенсер.
Она в удивлении опустилась на стул возле кухонного стола.
– Что-то случилось?
– Нет.
– Спенсер, рассказывай!
Он включил плиту, чтобы вскипятить воду для чая, послышался щелчок. Глядя в его спину, Фредрика догадалась: тут что-то не так.
С самого начала она понимала, что делить отпуск по ребенку пополам, как другие, они не будут. Ситуация была яснее ясного: Спенсер останется с Эвой, а младенцем придется в основном заниматься Фредрике. И вдруг все изменилось. Спенсер рассказывал ей свою историю частями. О тесте, который держал его на крючке. О жене, чьи дорогостоящие привычки он был не в состоянии оплачивать. Об ошибке молодости, которая сказалась на всей его последующей жизни. И внезапно, словно из ниоткуда, у него появились силы освободиться от всего этого.
– Если ты этого хочешь, – сказал он ей, когда она навестила его в больнице прошлой зимой после автокатастрофы.
– Если я хочу – чего?
– Если ты хочешь быть со мной. По-настоящему.
По целому ряду причин ей трудно было сразу сказать «да». Они со Спенсером встречались уже более десяти лет, и ей было трудно так сразу принять мысль, что теперь он может принадлежать ей насовсем.
«Хочу ли я этого? – спросила она тогда сама себя. – Действительно ли я хочу жить с ним, или мне только так казалось, пока он оставался недоступен?»
От этого вопроса сердце заколотилось в груди. «Я хочу. На самом деле хочу этого!»
Ее пугало, что после катастрофы он может остаться инвалидом. Ужасно было думать, что он, и без того стареющий, мгновенно превратится в немощного старика. К чему дополнительная обуза, когда она должна будет заботиться о малыше? Вероятно, он ощущал ее страх, потому что с нечеловеческой энергией работал, стремясь выздороветь.
