что в моем активе находится значительная, по меркам моих соучеников, сумма, собранная из копеек, выдававшихся на пирожок в школьном буфете. А студентом я поражался сокурсникам, не понимавшим, что можно вложить деньги в те или иные предметы, которые через три-пять месяцев можно продать с выгодой. Сама идея выгодного вложения лежала за рамками сознания моих сверстников. Не то чтобы они не могли постичь эту идею, но это было «из другого мира». В традиционной крестьянской культуре, которую наследовали советские люди, существует не осознаваемая субъектом действия табуация коммерческих практик. Табуировались коммерческие компетенции и сам тип коммерческого мышления. Все это чуждо, неинтересно, не увлекает «нашего» человека.
Для чего мне были нужны эти карманные деньги? Они давали свободу, наделяли меня субъектностью. Избавляли от необходимости просить у родителей в случае какой-либо нужды. Скорее всего, родители дали бы (хотя отец был человеком строгим и наши представления о том, что нужно, а что не нужно, могли не совпасть). Но при наличии карманных денег это были бы мое решение и моя ответственность. Понятно, что в четырнадцать-пятнадцать лет этих умных слов я не знал и внятно сформулировать свою позицию не мог. Но переживал ситуацию именно так.
Наблюдательные люди фиксируют примечательное явление: если на традиционного человека случайно сваливаются значительные деньги, он пугается, переживает чувство дискомфорта. От денег надлежит поскорее избавиться. Пропить, прогулять, тезаврировать в приданое дочери. Женщина быстро потратит случайные деньги на тряпки и прочую мишуру. Главное – успеть, пока не отняли муж или старший сын. Русская традиционная культура предполагает существование вне денег.
Идея вложить во что-то деньги с тем, чтобы получить прибыль, блокируется традиционной культурой. Идея купить не одного, а двух поросят, выкормить и одного под праздники продать, выручив хорошие деньги, заведомо покрывающие расходы средств и затраты труда, не приходит в голову. Так ведут себя ловчилы, кулаки и евреи. Натуральное хозяйство – естественное и благое. Товарное производство – чуждое и предосудительное. Оно может иметь оправдание: надо сына отправить в школу или выдать дочь замуж. Но само по себе товарное производство – не наше дело.
Вспомним советскую фразеологию. На так называемых колхозных рынках продавались «излишки сельскохозяйственного производства». Специально для рынка выращивают продукцию только спекулянты проклятые. «Наш человек» торгует излишками. Вот придет коммунизм, и он будет раздавать эти излишки даром и так же, даром, брать все в сельмаге, а пока приходится продавать.
Любое включение «нашего человека» в мир денежных отношений вызывало протест идеологов архаики. Освещая отношение российских социалистов к проблеме сбережений, правовед и философ Борис Николаевич Чичерин писал: «…социалисты, напротив, всеми силами ополчаются против сбережений. Они смело утверждают, что рабочий
