сияя облачением, приступил к освящению лодки. Его иконописное лицо было строгим и благоговейным. Голос рокотал, взлетая к стальным перекрытиям цеха. Черная махина молча внимала.
– Господи Боже наш, седяй на Серафимах и ездяй на Херувимах, мудростью украсивый человека, ниспосли благословение Твое на судно сие и Ангела Твоего к нему пристави, да шествующие в нем им хранимы и наставляеми, в мире и благополучии путь свой совершивши.
Владыка принимал из рук священника кропило, окунал в чашу с водой, кропил лодку. Брызги летели в собравшихся. Лемехов, чувствуя на лице холодные капли, думал, что молитва уплывет вместе с лодкой в пучину, сбережет экипаж среди смертоносных стихий.
Директор завода замахал руками, подавая знаки рабочим в касках. Сразу три бутылки шампанского разбились о корму, нос и борт лодки, брызнули стеклом, белой пеной, под крики «ура». Сверкали вспышки, операторы сновали вдоль борта.
Заместитель Двулистиков подал Лемехову кусок мела. Лемехов подошел к черному, нависшему борту и старательно, крупными буквами, как школьный учитель на доске, вывел надпись: «Не валяй дурака, Америка!» И все вокруг ликовали, хлопали. Операторы и фотографы снимали эту хлесткую имперскую надпись.
Оркестр грянул государственный гимн, и над лодкой стал подниматься трехцветный флаг. Чтобы потом, когда лодка, пройдя все испытания, поступит на вооружение флота, над ней вознесся, заструился своим синим крестом Андреевский стяг.
Медленно растворялись ворота цеха. В темный металлический воздух ворвался ветер и свет. Осеннее солнце играло на далеких водах, и в тусклом серебре метались чайки. Лодка дрогнула, словно почуяла стихию, которая ждала ее в свои сокровенные глубины. Заскрипели невидимые катки, задрожали железные фермы, и под медный гул, звяк тарелок, бой барабана лодка пошла из цеха.
Лемехов завороженно смотрел на движение выпуклого бархатно-черного борта, на драгоценную надпись «Державная». Непомерная тяжесть, слепая мощь перемещались под воздействием неведомой воли. Чтобы наполнить мир своим чудовищным механизмом, передвинуть ось, вокруг которой вращается шар земной.
Лемехов вдруг увидел Верхоустина. Его лицо было пугающе белым, исполнено великого напряжения. На этом белом, с серебристым оттенком лице пламенели синие глаза. Он вел взглядом вдоль борта, усилием зрачков толкал лодку, и она, повинуясь этому исступленному взгляду, двигалась, ускоряла скольжение. Верхоустин выводил лодку из цеха. Его взгляд был способен двигать солнце в небе, перемещать непомерные массы земной материи, вторгаться в глубины чужого сознания. Лемехов прогнал наваждение. Повернулся к директору, чье утомленное лицо помолодело.
Лодка, покинув цех, переместилась в док, чтобы вместе с доком уйти на глубину и в пене и грохоте, в зеленых водоворотах, всплыть, покачивая черными глазированными бортами. Два неторопливых буксира потянут ее на водную ширь, и она, облизанная водой и солнцем, затемнеет,
