ек Просвещения находившихся за воображаемыми пределами «цивилизованной» Европы, а в период Революции 1789–1799 гг. оказавшихся еще и на другой стороне в военном и политическом противостоянии Франции с ее противниками. Наилучшим примером такого географически и культурно отдаленного от Франции, в разных смыслах слова «другого» общества в течение длительного времени оставалась Российская империя. Хронологические рамки исследования охватывают период Французской революции с 1789 г. и до брюмерианского переворота 1799 г. На этот отрезок времени приходится ряд важнейших событий в истории русско-французских связей: ухудшение, а затем и разрыв дипломатических отношений между Россией и революционной Францией, обусловленные развитием ситуации как внутри Франции, так и на международной арене, вступление России во Вторую антифранцузскую коалицию, военное противоборство двух стран в ходе Итальянского и Швейцарского походов Суворова. Все эти события послужили этапами в эволюции представлений французов о России.
В литературе конца XVIII в. где безраздельно доминировала франкофония, особую роль имели тексты именно на французском языке. Франкоязычные просветители и их главные критики в своих произведениях и дискуссиях вели немало политико-философских споров о России, путях ее развития, перспективах, значении ее успехов и неуспехов для просвещенного мира[1]. И главным вопросом, вокруг которого строили свои рассуждения о России многочисленные авторы, оставался вопрос о том, способно ли государство, управляемое автократически или деспотически, пройти череду сложных преобразований, реформ, проводимых монархами, чтобы успешно преодолеть отсталость во всех сферах, общественных и частных, чтобы результат преобразований был устойчивым, независимым от фигуры того или иного правителя. В известном смысле правы те историки, которые полагают, что Россия на протяжении большей части XVIII в. для философов и литераторов служила неким гигантским опытным полем для реализации их многочисленных идей и проектов, научных, политических, финансовых, а порой и просто авантюрных. Но Революция внесла немыслимые ранее коррективы в этот долгий процесс.
Другой важной вехой, по которой можно провести условную границу в эволюции представлений о Российской империи, служит окончание Швейцарского похода русских войск и выход России из Второй антифранцузской коалиции. Революционные процессы во Франции не прекратились ровно в момент брюмерианского переворота, но переход к диктаторскому образу управления в республике предопределял многие дальнейшие события. В период Французской революции взоры европейских наблюдателей постоянно обращались в сторону России: будь то очередная русско-турецкая война, разделы Речи Посполитой, прием в российской столице французских эмигрантов или события внутреннего характера, – все эти поводы подтверждали, что держава наследников Петра Великого интересует европейские столицы вовсе не только по философским причинам. И основой для представлений о России современной, то есть времени Екатерины II и Павла I, служили укорененные в сознании общества стереотипы.
Насколько изучение стереотипов позволяет историку понять образ страны и ее народа в сознании другого общества? Стереотип, по природе своей, максимально упрощающий картину мира, того или иного явления, чаще всего отражает только отпечаток, клише, с помощью которого общественное сознание может оперировать с образами «других». Стереотипы Века Просвещения имели множество отличий от аналогичных явлений, например, века XIX, как в силу технологических причин, степени доступности печатного слова и уровня грамотности, развития государственной пропаганды, так и в силу степени развития политической культуры в целом. «Трибунал разума», как именовали общественное мнение XVIII в., институты, формировавшие его, существовали в эпоху просветительского космополитизма, с одной стороны, и доминирования в официальных дискурсах европейских стран конфессиональных критериев определения идентичности, с другой стороны. Французская революция стремительно разрушала устои, но декларации и прокламации, обращенные к собственному и чужим народам в итоге далеко расходились с реальными действиями революционеров: космополитизм сменился мощным националистическим фактором, а конфессиональные категории отошли в прошлое, уступив идеологическим и политическим. Стереотипы же, как самые устойчивые явления, во многом пережили Революцию, чему как раз особенно способствовало рождение националистических тенденций в официальном дискурсе: именно клишированные представления об отсталости русского населения, о самодержавии как форме самого сурового деспотизма, агрессивности политики царей и угрозе для стран Европы оказались удобны и просты в новой системе координат, когда Россия из далекой и малознакомой «страны Севера» преображалась в совершенно реального военного и политического противника Революции.
Французское общество, погрузившееся в пучину революционного хаоса, особенным образом самоконституировалось, отталкиваясь от описаний и границ воображаемых «других». Прежде всего, для французов важными были самые близкие соседи: австрийцы, испанцы, англичане, итальянцы. Именно они в общественном сознании олицетворяли в разные периоды разные формы угрозы. Но в основе
