обещали. Десять лет обещают, да все мимо проходят. А тут новые машины пришли, «пятьдесят третьи». А Пархоменко снова мимо меня смотрит. Чую, снова обойдут... А тут такая оказия... У машины правда руль заклинил. Я правда из кабины на ходу выпрыгивал... Спустился вниз, смотрю, а она не сильно разбилась. То есть сильно, но починить можно. Я же Пархоменко знаю, он меня чинить заставит, а это месяца на два, а то и на три. Снова без зарплаты сидеть... Ну я в сердцах-то и плеснул бензинчиком... А-а, что хотите, то и делайте, товарищ лейтенант. В лагерь исправительный отправите, так там больше зарабатывают, чем я здесь...
– Ты мне, Курманов, зубы не заговаривай. Куда надо, туда тебя и отправят... Домой иди, поздно уже. Завтра с утра с вещами придешь. В район тебя отвезу. Там пусть решают, что с тобой делать. И не вздумай сбежать!..
Марк отвел вредителя домой, а сам отправился к завгару колхоза. Иван Петрович Пархоменко внимательно выслушал его, немного подумал для приличия, а затем сознался, что действительно держал Курманова в черном теле. Дескать, мужик работящий, к машине своей старой с большой любовью относился, вот на нем и ездили. Сам автомобиль простаивал из-за частых поломок, а на мужике ездили. Знакомая для каждого русского человека ситуация – кто везет, того и погоняют.
– Новую машину ему дали, – сказал завгар. – А рухлядь его давно уже списать надо было.
– Да, но его в тюрьму сажать надо, за умышленное истребление колхозной техники...
– Сажать? – с пеной у рта возмутился Иван Петрович. – А работать кто будет?
Вид у него был настолько вызывающий, что Марк не смог удержаться от дерзкого выпала в его сторону:
– Курманов работать будет. А посадят вас!
– За что? – опешил завгар.
– За скотское отношение к подчиненным!
Он ушел, оставив мужика с раскрытым от изумления ртом.
А утром к нему в комнату ворвалась взволнованная Егоровна, хозяйка дома, в котором он жил.
– Что ж ты, мил человек, творишь? – по-старчески всплеснула она руками. – Человека в неволю спроваживаешь. За что, спрашивается!
Марк оправдываться не стал. Мягко выдворил Егоровну из комнаты, оделся, вышел во двор, где и увидел бедного Курманова с опущенной головой. Старое спортивное трико, латаное-перелатанное, холщовый сидор за плечом, простецкая кепка на голове. В тюрьму собрался, бедолага.
– Не пущу!
Курманов был не один. Из-за его спины выскочила здоровенная женщина с круглым лицом и толстыми щеками – настолько толстыми, что во впадине между ними терялся маленький наперсточный нос.
– Не пущу! – закрывая мужа широко разведенными руками, повторила она.
Но Марк на нее уже и не смотрел. Все его внимание было приковано к юной девушке, если не сказать, к девочке, которая стояла позади своего отца, чуть в сторонке, так, что была вся на виду.
Ожившая Аленушка с картины Васнецова. Такое же минорное настроение, трогательная нежность и романтическая печаль в глазах,
