ародов, что поневоле звереют среди голых скал Северного моря, где, помимо селедки и тюленей, только топоры да оскаленные морды таких же озверевших от вечного недоедания соседей…
Сейчас терем мертвенно выступил на звездном небе, темный и неживой. На верхнем поверхе, как желтые глаза филина, злобно горели два окна. По плотным занавесям, как рыбы в воде, беззвучно скользили тени. Мимолетные, изломанные в трепещущем свете факелов и масляных светильников, но Владимир узнал силуэт отца Ивана, священника Юлии, с которым прибыла на Русь и с которым не расстается…
Злые языки поговаривали, что прекрасная гречанка изменяла Ярополку, священник удался ростом и силой, подковы ломает как пряники, но простой люд зрит лишь то, о чем мечтает сам. На самом же деле священник замахнулся на гораздо большее, чем обольстить жену великого князя, кем был тогда Ярополк. В постели что княгиня, что пастушка, а вот подчинить своему влиянию княгиню… вернее, влиянию своего бога…
От главного терема неслись приглушенные песни, пьяные крики, смех. Шел нескончаемый пир, пир бояр и богатырей, только он, великий князь Владимир, не в Зо–лотой палате среди пирующего люда, а здесь, на резном крыльце, вдыхает ночной воздух и всматривается в окна второго поверха дальнего терема. Свет слабее, словно в кельях христиан, что непривычно для покоев Рогнеды, гордой княжны половецкой, которую он взял силой прямо на окровавленных трупах ее отца и братьев, когда дворец горел, когда выволакивали и резали ее челядь, а город грабили… У Рогнеды всегда горят все светильники, в покоях жарко, воздух пропитан запахом горящего бараньего жира. Если огни пригашены, то не иначе как принимает кого тайно. Чужие в терем не проникнут, стража надежна, но с поверха на поверх ходить вольно…
Свет горит и на первом, где расположил Забаву, жену князя Олега. Тихая, робкая, она не противилась, когда он, распаленный похотью, поволок ее на ложе, только плакала тихонько, но и потом не перечила, а, повстречав невзначай в переходах, пугливо кланялась, как простая че–лядница. Но редко кто мог заметить полный ненависти взгляд, который бросала на ненавистного князя, когда он, как она полагала, смотрит в другую сторону…
Половицы заскрипели, Владимир напрягся. Доски из толстого дуба, зря не скрипнут. К тому же песни и крики, а еще и звон железа – опять бьются, дурни! – заглушили бы и конский топот, а здесь даже не скрипят, а вопят так, будто при каждом шаге на доски опускают скалы.
Волосы на загривке зашевелились. В теплом ночном воздухе, пропитанном запахами хмельного меда, браги, дорогого ромейского вина, повеяло могучим хищным зверем.
Сердце стукнуло чаще, но заставил себя дышать ровно, а взор сделал приветливым. И не изменился в лице, когда из тьмы выдвинулась громадная фигура. Лунный свет упал на страшную оскаленную морду медведя. Человек, если он человек, двигался вразвалку, покачиваясь на коротких ногах. В правой руке, больше похожей на лапу, держал резной посох верховного волхва, мерно постукивал при каждом шаге по дубовым половицам. Длинное белое одеяние ниспадало до колен.
– Приветствую тебя, верховный, – сказал Владимир первым. – Добро ли почивалось?
Медвежья морда зыркнула люто, челюсти задвигались, но верховный волхв молчал. Маленькие медвежьи глазки оглядывали стоящего перед ним человека с головы до ног. Князь молод, с бритой головы набок падает длинный черный чуб, в левом ухе золотая серьга с крупным рубином. Единственный из всех богатырей, он был в простой рубахе, распахнутой на груди едва не до пояса. Пластины грудных мышц выпуклы и широки, словно выкованные из лучшего булата латы, чистые, как у подростка, без звериной шерсти, плечи разнесены далеко в стороны.
Надбровные дуги нависают, как уступы скал, брови выгнулись подобно лукам, а черные глаза смотрят зорко и подозрительно. На верховного пахнуло холодком беды. Лицо князя словно вырублено из гранита, и без того смуглое от рождения, еще и потемнело от жгучего солнца. Его принимали бы за степняка, если бы не длинное узкое лицо с выпирающей нижней челюстью и раздвоенным подбородком. От него веяло силой, упорством и жестокостью.
– Знаешь… – прорычал верховный волхв, на князя даже от человеческого голоса Белояна, верховного волхва, пахнуло диким дремучим лесом. – Разве что днем…
– Как сова, – сказал Владимир приветливо. – Рад тебя видеть в добром здравии, Белоян.
– Ночью, – прорычал верховный волхв, – мыслится… лучше…
– Давненько не видал тебя, – сказал Владимир гостеприимно. – Медку восхотелось? Есть в бочонках. Или любишь сам лазить на дерево?.. Чтоб, значит, добыть в бою?
Белоян недовольно рыкнул, шуточки князя одни и те же, сказано – князь, вокруг любой шутке смеются угодливо, тужиться не надо. Владимир уже с интересом смотрел, как медвежьи челюсти задвигались, вместе с рыком выкатывая слова:
– Опомнись… безумный…
Владимир встрепенулся:
– Ты
