Владимир, вы просили вас разбудить! – Резкий стук в дверь и голос миссис Сиггерс ворвались в сон. – Вы слышите, мистер Владимир?
– Слышу, – пробормотал он, приподняв голову и снова уронив на подушку, все еще надеясь продлить прерванное видение.
– Мистер Владимир, просыпайтесь! – настойчиво повторила хозяйка.
– Спасибо, миссис Сиггерс, я проснулся, – откликнулся он, с силой зажмурил глаза и, открыв их, огляделся.
«Да, на дворец с колоннами, прямо сказать, не похоже, – огорченно подумал он. – Черт бы побрал эту миссис Сиггерс… «Трижды Величайший», – вспомнил он. – Нет сомнений, мне только что являлся Величайший среди жрецов, Величайший среди философов, Величайший среди всех царей, Мастер всех наук и искусств, Знаток всех ремесел, Писец Богов и Хранитель Книг Жизни – Гермес Трисмегист, Трижды Великий и Величайший, считавшийся древними египтянами воплощением Универсального Ума».
Соловьев сел на кровати и задумался. В египетских изображениях Тот-Гермес чаще всего был запечатлен записывающим на восковой табличке результаты взвешивания душ мертвых в Судном зале Осириса. Гермес особо чтился масонами как автор ритуалов посвящения, заимствованных ими из мистерий. Да и то сказать, почти все масонские символы являлись герметическими по своему смыслу.
– Мистер Владимир, так вы проснулись? – Голос миссис Сиггерс, и без того не отличающийся приятностью, на этот раз показался просто омерзительным.
– Да-да, благодарю вас, – громко сказал Соловьев и поморщился, словно от зубной боли.
«Попробуй тут не проснуться», – подумал он.
У него сильно кружилась голова. Так бывало всегда, когда его неожиданно вырывали из подобных снов.
«Ну да ничего, несколько вдохов, выдохов, стакан холодного сладкого чая маленькими глоточками, и головокружение пройдет», – решил он, поднялся, наполнил раковину холодной водой, умылся, допил вчерашний холодный чай из стакана, стоявшего на прикроватном столике, оделся и вышел на улицу.
На небе неожиданно ярко светило солнце, которое, будто стесняясь своей лучистой красоты, время от времени скрывалось за тяжелыми, напившимися осенней влаги облаками. До открытия библиотеки оставалось еще около получаса, и Соловьев, решив немного пройтись, свернул в переулок, чтобы удлинить маршрут.
К своим сновидениям он всегда относился серьезно. И для этого имел все основания. Сны, как он считал, окна в другой, неведомый мир, в них он был во власти пророческих или таинственных видений, часто даже беседовал с усопшими. Это происходило не единожды, но никогда по его желанию. Умершие друзья, знакомые или родные приходили к нему сами, неожиданно и так же неожиданно исчезали, всякий раз не договорив чего-то, как ему казалось, самого важного. Разговор с ушедшими в мир иной был всегда безмолвен и похож на беседу двух душ, которая велась на ведомом только им языке. Проснувшись, он ругал себя – отчего не спросил о том или об этом, но вопросы во сне всегда приходили
