пройти мимо, не задев их. Их повесил Петер:
– Потому что вы – звезды моей жизни.
До тошноты слащаво, но мама как будто заколдована, ей кажется, что все, что он делает, так романтично. Петер работает в полиции и разрешает мне потрогать его пистолет. Он тяжелее, чем я представлял.
– Ты в кого-нибудь стрелял? – спрашиваю я.
– Только по ногам.
– А что этот человек сделал?
– Он угрожал ножом ребенку. – Петер смотрит на меня очень серьезно. – Потом я узнал, что он псих.
Я взвешиваю оружие на ладони:
– А ты мог бы кого-нибудь убить?
– Если бы это был мой долг. Можно попасть в ситуацию, когда у тебя нет выбора.
Мне кажется, он бы не колебался. В действительности я хорошо знаю людей. Интересно, а мама видит то же, что и я?
Во всяком случае, ей не нравится, когда Петер приходит в форме и с оружием. Вдруг соседи подумают, что она преступница. Он над этим смеется, целует в шею и говорит:
– Моя звезда!
И тогда я представляю, что он – это папа. Меняю его грубое лицо и железный взгляд на папины круглые щеки и широкую улыбку. Его руки испачканы машинным маслом, он держит гаечный ключ, а на коленях пятна. Папа проводит половину жизни, лежа под подвешенными автомобилями или под капотом «шевроле» или «студебеккера».
У меня есть две его фотографии, я храню их в моей комнате в запертом ящике.
– Твой папа любит кабриолеты, – сказала мне как-то мама, зайдя пожелать спокойной ночи. Мы сидели на кровати и рассматривали снимки. – Даже когда шел дождь, мы ездили без крыши.
Я отчетливо представляю себе, как мамины волосы развеваются на ветру, а ее рука лежит на рычаге переключения передач поверх папиной. Хайвей Номер Один под палящим солнцем Калифорнии.
– Почему он не поехал с нами в Швецию? – спросил я.
Мама всегда грустнеет, когда я говорю об этом.
– У него была его мастерская. И очень пожилая мама.
Он остался, чтобы заботиться о бабушке. Мама говорит, что мои музыкальные способности от нее.
– Она часто сидела на веранде в кресле-качалке, играла на губной гармошке и пела кантри.
Я тоже люблю кантри. И немецкий синти-поп.
А Петер не любит ничего, кроме тяжелого рока. И слушает его на максимальной громкости, когда приезжает сюда по вечерам. Оке и Гун-Бритт уже жаловались.
– Пусть немного потерпят, – сказал Петер. – Тут им не дом престарелых.
Я согласен.
Оке и Гун-Бритт все время ноют. И считают себя хозяевами всего только потому, что прожили здесь дольше, чем все остальные. Бенгт над ними посмеивался, называл их старперами. Смешно, потому что Бенгт был ровесником Оке. Но только по документам, добавлял он всегда.
Я сомневаюсь насчет Петера, но мама думает, мы должны дать ему шанс. Хотя прикольно, конечно, что он из полиции. Можно кататься на полицейской машине. «Вольво V70», двести сорок
