подданным короля безнаказанно убивать и калечить друг друга? А если подснежник перед грабежом запустит в жертву перчаткой? Страже что тогда, извиниться и удалиться – простите, хессе, что помешали промеж собой честно разобраться?
До недавнего времени я был согласен с родичами. До недавнего времени…
Чуть больше года назад, отказавшись от звания девушки, особо угодной Драконам, и отринув жреческое служение, бывшая приютская сиротка Герда решала, кем же ей теперь стать. Думала даже податься ко мне в ученицы, но два хрониста на одну семью – это чересчур много. Булочная Торы Хольм? Герда честно призналась, что после шестнадцати лет приютской голодухи не удержится и будет лакомиться, а потом мучиться – если не от угрызений совести, так от обжорства. Городская кхарня? Моя радость любит возиться со всякой живностью, но вряд ли суровые мужики – служители вил и стойла обрадуются девичьему обществу. Вернее, обрадуются, но не по тому поводу. В результате была выбрана оранжерея. Растения Герде тоже по нраву, а ухаживает за ними народ тихий, приличный, для юной девы безопасный.
Выбор оказался удачным. Герде понравилось среди зеленеющего и цветущего, а сама она понравилась растениям. Да и люди в оранжерее и вправду оказались подходящие.
И все было хорошо, но примерно две недели назад я понял, что моя радость больше не хочет ходить на службу. Ничтожные, почти незаметные знаки: задержалась дольше обычного, когда утром прощались на крыльце оранжереи, вечером выбежала раньше срока. Поначалу я радовался: вот как Герда меня любит, лишнюю секунду побыть вдвоем – и тем дорожит. Но почему же тогда грустна она не только при расставании?
Потом моя радость перестала рассказывать об оранжерейных делах. Раньше только и речей было о том, что проклюнулось, зазеленело, выросло, расцвело, начало плодоносить да благодаря кому это свершилось. А теперь молчит. Спросил, что случилось, – не ответила.
Потом служители оранжереи начали, заметив меня на улице, порскать в стороны, как мыши от лисицы. Что же, во имя Драконов, творится в этом зеленейшем заведении?
Пришлось взяться за выяснение решительно.
Оле Сван ввалился бы в подозрительное место во главе колонны стражников, дабы накрыть всех подозреваемых скопом и выяснить все и сразу. Хельга долго тянула бы ниточки, расспрашивая, сопоставляя, делая выводы, и наконец добыла неопровержимые улики. Метод родной сестры оказался мне ближе.
Чуть не помер от стыда и отвращения, выслеживая любимую девушку, выспрашивая о ней, слушая радостные сплетни и смущенные повествования.
Ой, Герда, Герда… Она все равно не рассказала бы мне ничего, с ее-то представлениями о том, что прилично, а что недопустимо, с вечным чувством собственной вины за все плохое, что с ней происходит, с неумением просить помощи. А окружающие хоть и знали, что творится, но бездействовали и молчали. Это ж не дуэль с возможным
