эту пьесу, мой друг и наставник поэт Александр Еременко сказал:
– О Чернобыле нельзя писать художественную литературу. Это мистическое событие, оно требует другого способа исследования.
Видимо, факсы Натальи Гончаровой подожгли краешек пространства, на котором лежала пьеса. Правда, говорят, рукописи не горят. Так что если у вас дома по каким-то причинам оказалась пьеса «Семинар у моря», верните ее, пожалуйста, вознаграждение гарантируется.
Уж не знаю, как с другими, но по нашей семье Наталья Гончарова решила ходить, как конь по шахматной доске. Сначала она назначила моего бывшего мужа несчастным и начала опекать его. То она ходила на концерты духовной музыки капеллы, в которой он работал. То таскала псевдоэзотерические книжки и журналы, которыми уже мощно промышляли московские издательства, то подолгу беседовала с ним о… впрочем, это было ни о чем, но очень душевно и многозначительно. Наталья Гончарова работала бальзамом на всякую возвышенно-растерянную душу.
Она, например, садилась и рассказывала, что только вчера вернулась из закрытого центра по производству психотропного оружия, и даже подробно чертила психотропный генератор. Показывала, какую гимнастику делают ниндзя и филиппинские хилеры, чтобы легким прикосновением глобально демонтировать человеческую плоть. Приносила копию рукописи Чеховского и Чижевского, хранящейся в архиве РАН, «О передаче мыслей на расстоянии», начатой в 1926 году. И материалов о группе Чеховского, тринадцать членов которой собирались вокруг стола в экзотических мантиях и пытались порешить Сталина с помощью воздействия на бюст, обклеенный волосами вождя, купленными у личного парикмахера, пока их не замели органы.
Она вообще все время говорила или внимательно слушала, она не могла остаться в тишине, она боялась тишины.
Как-то в профессиональном комитете драматургов мой нынешний муж должен был рассказывать об экономических реформах. Для него это было дело привычное, на смену моде на эстрадных сатириков и юмористов пришла мода на эстрадных экономистов и политологов. Муж сидел в красивом шелковом костюме перед пожилыми писателями и обращался с их мифами о ситуации в стране, как археолог с костями мамонта. Конструктивно и бережно. Прелесть ситуации состояла еще в том, что это были смотрины. Моего бывшего мужа в профкоме драматургов знали лет десять и совершенно не желали менять на нынешнего. Недостаток нынешнего заключался в том, что он вписывался в образ врага. Прежний был такой же растерявшийся в сегодняшнем дне художественный интеллигент, как и все профкомовцы, не разбирая возрастов и жанров. Новый был не отягощенный жильем и деньгами, пришедший в политику из науки после путча, но все же правительственный чиновник. Старики были недовольны моим выбором.
Жизнь профкома драматургов больше всего напоминала огромную семью, в которой старшие упустили бразды правления, молодежь перестала слушаться, а ритуалы почему-то еще соблюдались.
Присутствующие на вечере не столько слушали моего мужа, сколько
