и надеялся. Она стояла, прислонившись спиной к стволу дуба. Глаза мерцали в полумраке, будто две звезды (во всяком случае, именно такое сравнение пришло в голову влюбленному). Подойдя ближе, он понял причину этого чарующего феномена: оказывается, то блестели слезы. До чего же поэтичным должно быть сердце, способное так чувствовать музыку!
Качнувшись навстречу Алеше, девушка посмотрела на освещенные окна и повлекла молодого человека в самый дальний угол сада, весь заросший деревьями и кустами.
Поцелуй в губы… или больше? Вот единственное, о чем думал сейчас Романов. До сих пор ему удалось поцеловать Симу всего два с половиной раза, и то неубедительно: в щеку, в подбородок и в угол рта, по касательной.
Дойдя до самого забора, она обернулась. Остановила его, уже готового заключить ее в объятья, движением руки.
– Я должна вам кое-что сказать… Это важно.
И умолкла. Как же прелестно дрожали у нее губы!
Он опять к ней потянулся, но Сима отодвинулась и даже полуотвернулась.
– Какие недобрые сумерки… – Она зябко поежилась. – Помните?
«С слияньем дня и мглы ночной
Бывают странные мгновенья,
Когда слетают в мир земной
Из мира тайного виденья…»
Алеша не помнил, но предположил, что это Блок или Брюсов (Сима всегда цитировала Блока или Брюсова).
В третий раз он попробовал ее обнять, и опять она отшатнулась.
– Нет, нет, нет… Послушайте! Как дышит ночь!
Он послушал. Ночь дышала сладострастьем – в буквальном смысле. Что-то в ней вздыхало, охало и даже похрипывало. Или это ему померещилось? Алеша и сам немного задыхался.
Однако в четвертый раз быть отвергнутым не хотелось. Взяв себя в руки, он спросил:
– Что вы хотите мне сказать?
– Сейчас… – Симочка никак не могла собраться с духом. – Ах, как кружится голова от аромата сирени! Сорвите мне вон ту ветку. Дотянетесь?
Ветка, самая пышная из всех, была высоковато, но ради Симы он достал бы и луну с небес.
В сущности, можно было подставить пустой ящик (их у забора был целый штабель), но отчего же не продемонстрировать гимнастические способности? Даром что ли Алексей Романов был первым спортсменом своей гимназии, а ныне считался вторым, ну хорошо, пускай третьим, спортсменом всего Санкт-Петербургского императорского университета?
Ловко подтянувшись, он влез на бревенчатый забор. Встал (безо всякой опоры!), балансируя на узком жестяном навершии. Вот она, ветка, за ней еще и нагибаться придется.
Ночь дышала как-то слишком уж страстно. Причем кряхтение доносилось из вполне определенного места – снизу.
Алеша опустил взгляд.
Со стороны улицы под забором копошилась какая-то куча-мала. Вот откуда, оказывается, неслись сипы и хрипы!
– Эй, господа! – крикнул Романов, а, разглядев, что это трое мужчин навалились на четвертого, который отбивается из последних сил, повысил голос. – Трое на одного! Стыдитесь!
Спрыгнул вниз,
