Сталина и государственного переворота, Шолохова или Бабеля. Но автор «Тихого Дона» и «Поднятой целины» был тогда в фаворе, и «красноречиво молчащий», как он сам говорил на следствии, автор «Конармии» и «Одесских рассказов» оказался гораздо более подходящим кандидатом на роль заговорщика. По всей видимости, насчет Шолохова и Бабеля консультировались лично со Сталиным, и тот распорядился пощадить «социально близкого» Шолохова и казнить «социально чуждого» Бабеля. Михаила Кольцова в качестве любовника жены и заговорщика Ежов на допросах назвал сам.
А в последнем слове на суде 3 февраля 1940 года Николай Иванович заявил: «Я долго думал, как пойду на суд, как буду вести себя на суде, и пришел к убеждению, что единственная возможность и зацепка за жизнь – это рассказать все правдиво и по-честному. Вчера еще в беседе со мной Берия сказал: «Не думай, что тебя обязательно расстреляют. Если ты сознаешься и расскажешь все по-честному, тебе жизнь будет сохранена».
После этого разговора с Берия я решил: лучше смерть, но уйти из жизни честным и рассказать перед судом действительную правду. На предварительном следствии я говорил, что я не шпион, я не террорист, но мне не верили и применили ко мне сильнейшие избиения. Я в течение двадцати пяти лет своей партийной жизни честно боролся с врагами и уничтожал врагов. У меня есть и такие преступления, за которые меня можно и расстрелять, и я о них скажу после, но тех преступлений, которые мне вменены обвинительным заключением по моему делу, я не совершал и в них не повинен…»
Ежов считал себя виновным только в том, что «…почистил 14 000 чекистов. Но моя вина заключается в том, что я мало их чистил». И в заключение он заявил: «Судьба моя очевидна. Жизнь мне, конечно, не сохранят, так как я и сам способствовал этому на предварительном следствии. Прошу об одном, расстреляйте меня спокойно, без мучений.
Ни суд, ни ЦК мне не поверят, что я не виновен. Я прошу, если жива моя мать, обеспечить ее старость и воспитать мою дочь.
Прошу не репрессировать моих родственников – племянников, так как они совершенно ни в чем не виноваты».
На следующий день Ежова расстреляли, а родственников впоследствии репрессировали. Тогда Берия, конечно, не знал, что через тринадцать с половиной лет ему придется разделить печальную участь Николая Ивановича, причем в связи с почти такими же обвинениями.
К вновь арестованным применялись те же незаконные методы следствия, которые ЦК формально осудил в ноябре 1938-го. В мае 1939-го был арестован старый большевик М.С. Кедров, дядя расстрелянного в 1937-м бывшего начальника Иностранного отдела НКВД Артузова. Михаилу Сергеевичу предъявили вымышленные обвинения в шпионаже, сотрудничестве с охранным отделением и проведении вредительства в годы Гражданской войны. Кедров безуспешно взывал к ЦК, настаивая на своей невиновности. 19 августа 1939 года он писал, не зная, что его письма не пойдут дальше Следственной части НКВД: «Из мрачной
