и Иветре усмехнулись. Аче, ученик Иветре, снова переступил с ноги на ногу и плотнее вжался в стену. Амиран, внимательно разглядывавший свои ногти, добавил скучающим тоном:
– Будь ты здоров, братец, ты был бы самым бесстрашным полководцем. Мчался бы впереди армии, не разбирая дороги, лишь бы не увидеть, как за твоей спиной умирают люди. Твоя тяга к самопожертвованию сродни этому.
– Смейся, смейся над своим государем и братом, Амиран. Я не злопамятен.
– И потому мстить будешь со смирением, свойственным кандидату в святые, и скромно потупив глаза.
– Не мстить, а воспитывать.
– Лучше бы ты приказывал давать мне кнута за проступки, – не унимался Амиран. – Может быть, тогда я что-нибудь и запомнил бы из твоих нудных воспитательных речей. «Царь должен», «Царь обязан», «Стране нужно» – лучшая колыбельная из всех возможных.
– Начать пороть тебя никогда не поздно. Мне только жаль, что современные лекари не умеют ещё пересаживать мозги. Я бы с тобой поделился!
Братья усмехнулись совершенно одинаково. Они были гораздо более похожи, чем думали. «Когда я стану царём, – с неожиданной грустью подумал Амиран, – я буду тосковать по тебе».
За завтраком Этери обратила внимание Исари на камайнскую принцессу, сидевшую рядом с братом. Ей необыкновенно шло бело-сиреневое платье, сшитое с учётом как багрийской, так и камайнской моды. Свежее личико не портили даже излишки сурьмы и белил.
– Хорошенькая девушка. И не глупа. Прекрасно понимает багрийский, но предпочитает делать вид, будто не знает ни слова. Ты ведь догадываешься, зачем её привезли.
– Она станет хорошей женой для Амирана, – ответил Исари, выразительным взглядом окидывая тарелки, стоявшие рядом с ним. Мало сладкого, мало мучного, ничего жирного, острого, соленого. При дворе было принято делать вид, будто никто не замечает разницы между общим столом и тем, что ел Исари.
– Не смеши меня! – сказала Этери. – Кто будет выдавать дочь за младшего брата при наличии холостого старшего?
– Чтобы оставить её вдовой?
– Исари, мы оба прекрасно знаем, что для установления мира ты с таким же печальным выражением лица, как сейчас, принесёшь в жертву не только себя, но и меня, и Этери, – вклинился в разговор Амиран. – И даже эту девушку. Ты совершенно не ценишь отдельную человеческую жизнь.
– Вот совершенно согласна, – с невинным видом заметила Этери, надкусывая пирог.
– Злые люди, в чём ещё вы меня обвините? – спросил Исари, усмехаясь.
– В тщеславии, – отозвался Амиран.
– В гордыне, – ответила Этери.
– Меня?
– Разумеется, тебя, – в один голос воскликнули цесаревич и княгиня.
Этери продолжила:
– Ты любишь взваливать всё на себя и тащить, погибая под тяжестью груза, но отвергаешь помощь. А потом страдаешь.
Исари снова усмехнулся,
